Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Эволюционируют бунтари. Раньше их бунт был внутренним и кратковременным. Вольнодумство погашалось сторублевкой «его превосходительства», а иногда и просто его хорошим взглядом. Позднее бунтарь вышел на внешний простор. Его ничто не оста­новит, для него вообще нет «превосходительств». Он вышел с то­пором, с клеветой, с доносом.

Происходит рост личности героев. Если Макар Девушкин пил чай ради других, то, положим, Раскольникову такая мысль пока­залась бы просто нелепой. Выпрямляется язык героев. Растет их творческий потенциал: не переписчики, а теоретики.

В последний период жизни свои взгляды писатель выражает не только через художественные образы, но и непосредственно, в ста­тьях, в «Дневнике писателя».

Проблемы углубляются, образы усложняются. Но без скачков, эволюционно. Можно даже проследить эволюцию переходящих из произведения в произведение образов. Такова линия Ползун­ков — Ежевикин — Лебедев — Лебядкин — Максимов. Это, в сущ­ности, один сквозной образ. Сквозной, но изменяющийся. Алеша Валковский психологически близок к Васе Шумкову — то же са­мое слабое сердце. Но с противоположным знаком: у Алеши эго­истически слабое сердце, у Васи — альтруистски.

Конечно, появилось и что-то принципиально новое в творчест­ве. Появляется жанр детектива. Но детектив это особенный. Пси­хологический. Три «дуэли» следователя с убийцей в «Преступлении и наказании» отражают суть этого жанра.

После Сибири, после близкого соприкосновения с народом, в творчество входит тема русского человека. И всегда при этом, прямо или косвенно, широта русского человека противопостав­ляется узости европейцев. Обнажаются как положительные эле­менты этой широты, так и отрицательные. То и другое, в их сфокусированности, в изолированности, дано автором в конкрет­ных образах. Не поэтизируя отрицательное в широте, автор все-таки предпочитает широту узости.

После Сибири происходит усложнение сюжетов. Широко рас­крывается намеченная еще в «Хозяйке» тема преступления.

Читая Достоевского по первому кругу, замечаешь ряд недо­статков, недоработок. Главное — неправдоподобие. Неправдопо­добно прежде всего уплотнение времени. Если провести хрономет­раж действий героев и сопоставить его со временем действия, обо­значенном в романах, то несоответствие будет большое, в сутках окажется далеко не двадцать четыре часа. Неправдоподобны конфиденты героев Достоевского, а также целующиеся в объяти­ях, плачущие соперницы. Не совсем правдоподобны отношения Сони и Раскольникова: почти не знающий Соню убийца испове­дуется перед нею. Только что прибывший в Россию Мышкин — в центре общества. В это трудно поверить. Не совсем убедительна и резкая перемена Marie к Шатову после рождения ребенка. Не веришь в то, что такой высокий духом человек, как Кириллов, приютил у себя Федьку-каторжника, да еще пьет чай, им приго­товленный. Неестествен образ матери Оли. Глубоко потрясенная самоубийством дочери, очень быстро эта женщина начинает заниматься шпионством и сводничеством. К тому же в первой по­ловине «Подростка» у нее одно имя, во второй — другое. Явная недоработка. Неестественно и то, что Митя Карамазов припрятал 1500 рублей — не та натура. Но еще более неестественно, что, имея их, он мечется с продажей часов за шесть рублей и с закладом пистолетов. Это уж совсем не в его нравах.

Есть у Достоевского и просто ошибочные суждения. Они, главным образом, не в художественном творчестве, а в иной части на­следия. Некоторая идеализация внешней и внутренней политики России, оценки конкретных общественных и государственных дея­телей, органов печати — все это трудно принять за истину. Не за­мечать этого не следует. Но в то же время нетрудно видеть, что это частности.

Правилом для Достоевского является глубокое, правдивое и не прагматистское проникновение в действительность. При этом До­стоевский не уклоняется от изображения теневых сторон конкретики России. Наоборот, их-то он прежде всего и выделяет, счи­тая, что долг писателя — сегодня, сейчас — сказать о своем вре­мени все то, что о нем думаешь. Сказать все для того, чтобы по­мочь что-то исправить.

Углубление в развороченный, близкий к крушению быт гово­рит о том, что художник живет бедами окружающих его людей. Он далек от лакировки действительности, погружается в стихию неспокойствия, проявляет свою неуснувшую, растревоженную со­весть.

Творчество Достоевского ориентировано на «злобу дня», дня, который им глубоко и широко познан. Писатель имеет свой взгляд на жизнь и умеет его выразить в образной и понятийной форме.

Все это говорит о самостоятельном, не подчиненном прагма­тизму миросозерцании писателя, которое в основах своих было не­изменным во все периоды жизни его носителя. Никакой смены миросозерцания у Достоевского не было.

Благодаря наличию такого миросозерцания и были созданы произведения писателя, сюжетика которых и помогает выявить са­мо миросозерцание.

Тяжело живет человек, и как он такую жизнь терпит. Это, главное, что можно вынести, прочитав произведения Достоевского по первому кругу.

ВРЕМЕННОЕ

Можно увидеть в творчестве Достоевского лишь то, что было изложено выше. Но можно увидеть и нечто большее. Все зависит от взгляда. За событийным, за сюжетикой, за арифметикой жизни, имеющими значение лишь для людей того времени, прослеживает­ся временное, социальное, алгебра жизни, то, что имеет значение для весьма длительного времени. Ибо «Двойник» — это не только повесть о сошедшем с ума человеке, а «Братья Карамазовы» — не только «история одной семейки».

А потому возникает необходимость пройти по творчеству До­стоевского еще один раз — по второму кругу.

При этом надо иметь в виду, что некоторые произведения, в частности, «Роман в девяти письмах», «Чужая жена и муж под кроватью», перечитывать нет смысла. Их проблематика исчерпа­ла событийным. Не следует перечитывать и некоторые из внешне­политических статей писателя, имеющих однозначное, арифметическое содержание. Нет алгебраического смысла в стихотворениях писателя. При чтении по второму кругу не все значимо в «Днев­нике писателя». Но выпадает из этого произведения весьма незначительная часть.

По сути-то дела, «Дневник писателя» начинает свою жизнь в полной мере именно с чтения по второму кругу. Так же, как ста­тьи, письма, записные книжки и тетради. Есть и художественные произведения, которые начинаются с проблематики алгебраичес­кой. Такими я вижу «Зимние заметки...» и «Записки из подполья». Это скорее идеологические трактаты, чем чисто художественные произведения. Этим я не хочу, однако, усомниться в их художест­венности.