Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Достоевский, желающий сохранить личность человека, высту­пает против такой крайности, как самоубийство. Отношение к этому акту выражено в словах Макара Долгорукого: «Самоубий­ство есть самый великий грех человеческий» [10, 8, 424]. Такое же отношение к самоубийствам проявляется в записях писателя: «Господи, благодарю тебя за лик человеческий, данный мне. (В противоположность самоубийцам.)» [ЛН, 83, 407]. Или: «Но он убивает себя (одна из болезней века)» [ЛН, 83, 591]. Болезнь века — этим много сказано. Вера в ложное и неверие в истинное толкают, по Достоевскому, людей на самоубийство. Беда века — безыдейность: «...не знаю, есть ли у нас хоть одна такая идея, в которую хоть кто-нибудь серьезно верит. Рутина наша, и бога­тая, и бедная, любит ни о чем не думать и просто, не задумы­ваясь, развратничать, пока есть силы и не скучно. Люди получ­ше рутины «обособляются» в кучки и делают вид, что чему-то верят, но, кажется, насильно, и сами себя тешат. Есть и особые люди, взявшие за формулу: «Чем хуже, тем лучше» и разраба­тывающие эту формулу. Есть, наконец, и парадоксалисты, иног­да очень честные, но большею частью довольно бездарные; те, осо­бенно, если честны, кончают беспрерывными самоубийствами. И право, самоубийства у нас до того в последнее время усили­лись, что никто уж и не говорит об них. Русская земля как будто потеряла силу держать на себе людей» [1895, 10, 196].

Достоевский убежден в существовании смысла жизни, в бес­смертии человечности, в том, что человек в любых условиях дол­жен уметь жить достойно.

Но недостойной жизни писатель не признает. В этом случае лучше самоубийство. Достоевский, конечно же, разграничивает разные мотивы самоубийства. И самоубийство ради «быть», са­моубийство кирилловского типа, он, хотя и не принимает за универсальное решение проблем, но выводит из ряда рядовых самоубийств.

В размышлениях Достоевского о самоубийстве я в качестве главного выделяю мысль о необходимости сохранения человечес­кой личности, о способности человека жертвовать физическим ради духовного. Самоубийцы Достоевского, а главным образом Кириллов, учат человека жить, жить достойно, хранить идею человеческой личности.

Достоевский, размышляя о самоубийствах, проводит идею, что человек всегда должен думать о смысле своего существования. Человек, погруженный в обыденность, в повседневность, не дол­жен забывать проблем вечного. Такой подход к жизни време­нами забывают, но он неискореним. В этом смысле Достоевский готов признать вечную, неизменную природу человека.

Проблему смысла существования решать трудно. Есть, конеч­но, и легкий путы попытаться изменить природу человека, вы­растить дурака, до проблемы недоросшего, а потому ее и не поднимающего. Можно изгнать из человеческой жизни вечное и жить обыденностью. Но это ли удел человека, для этого ли дан человеку разум?

Жить трудно. Один из потенциальных самоубийц Достоевско­го, герой «Сна смешного человека», удержался в жизни, увидя во сне выход из ненавистного ему, царящего на земле равноду­шия. Хорошо, что удержался. Но мысль писателя идет дальше: а ты удержись, не найдя иыхода. И не уйди при этом в достой­ное любого живого существа, но не человека «иметь». И только если не сможешь- избежать плена «иметь», то тогда лучше уйди. Но попробуй преодолеть и жить. В этом истинное назначение человека. Сохрани себя как личность. Личность должна жить. Но ради этого порою нужно умереть. Для сохранения идеи.

Философия самоубийства героев Достоевского не всегда есть и философия самого автора. Но что касается аспекта сохране­ния личности в этой философии, как в плане самостоятельности мышления, так и в плане ценностной ориентации, то Достоев­ский здесь смыкается со своими героями. В этом плане Кирил­лов говорит голосом Достоевского. Философия самоубийства Дос­тоевского создана ради жизни человека, его личности.

Проблема смысла жизни поставлена Достоевским очень круп­но. Нельзя требовать от писателя полного ответа на такую проб­лему, такой ответ способна будет дать лишь вся история челове­чества к моменту ее завершения. Но он уже будет тогда не нужен. Так устроен мир. Ответы на этапах промежуточных мо­гут быть лишь приблизительные.

Вряд ли существует какой-то смысл человеческого существо­вания вообще, кем-то человечеству предписанный. Жизнь есть просто данное, просто факт, и как таковая, как факт, смысла лишена. Но каждый человек наполняет свою жизнь своим смыс­лом. Человечество, если оно хочет существовать, заинтересовано в том, чтобы этот смысл каждый видел в высоком, а не в низком.

Достоевский видит этот смысл в сохранении человеческой лич­ности во всех ее аспектах, в способности противостоять безлич­ности, как бы широко ни распространилась последняя. И только преобладание таким образом понимаемого смысла жизни позво­лит существовать человеческой общности. Иное ставит общность на грань катастрофы. Но, к сожалению, не все это понимают и не все это. сопереживают.

Достоевский заострил внимание на полярных жизненных ориентациях. Но в жизни — не все на полюсах. Есть и что-то промежуточное. В том числе и в произведениях писателя. Так, между «быть» и «иметь» находятся Лебезятников, Мармеладов, Лебедев, Степан Верховенский. У каждого из них есть что-то преобладающее, но оно проясняется, если вопрос поставить, как говорят, «у стены».

Некоторые желают «иметь» ради того, чтоб «быть». Если это «иметь» для другого (сестра Раскольникова), то «быть» дости­жимо. Если же для себя (Ганя Иволгин), то плен «иметь» будет жесткий. И личностью при этом уже не стать.

В среде безличностей само по себе «имение» порою прелом­ляется как «бытие». Собственник или человек, обладающий властью, воспринимаются личностями. Обман. На деле такой че­ловек только кажется личностью. Ни один герой Достоевского не стал личностью через «имение». Казались многие.

Проблема «быть и казаться» поставлена писателем очень чет­ко. Одни хотят «казаться» лучше, другие хуже, чем они есть. Те, кто хочет «казаться» хуже, думают, что такими-то они и выгля­дят лучше. Они в плену вывихнутых ценностей.

Перед многими главными героями не стоит проблема «казать­ся». Трудно представить Раскольникова, Мышкина, занятых этим вопросом. Но, положим, Валковский, Анна Версилова, Смердяков стараются именно «казаться». Это безличности. Личности нет дела до внешнего. Она выше этого. Безличность нуждается в «па­рике», скрывающем ее «лысую голову». Скрывают не только внешнюю, но и (чаще всего) внутреннюю «лысину».

Но есть у Достоевского герои, желающие «казаться» хуже, чем они есть, и не находящиеся в плену вывихнутости. Их не по­нимают и считают за тех, кем бы они хотели «казаться». Не укла­дывается в мозгу воспринимающих, что кто-то способен надеть парик лысого на густую шевелюру. Но у Достоевского такой герой есть. Это парадоксалист, герой «Записок из подполья».