Гораций Гоулд - Вопрос Формы

- Пошли, шеф, - сказал он, выводя редактора за дверь и закрывая ее за собой. - Старые друзья хотят остаться наедине. Им есть о чем потолковать...

Мгновенно Вуд прыгнул вперед, отрезая Мосса от двери, угрожающе впившись в него полными ярости глазами. И в первый раз за все время с хирурга слетела маска безразличия. Он осторожно сделал шаг в сторону и вдруг понял, что перед ним зверь...

Вуд медленно шел на него. Мосс нервно наблюдал за огромной собакой, с надеждой поглядывая на дверь. Но Вуд подходил все ближе и ближе. Мосс закрылся руками...

И тут нервы его сдали. Он не мог заговорить эти бешеные звериные глаза, как заговорил человека с револьвером. Он нырнул вбок и мотнулся к двери. Вуд прыгнул, сбив Мосса с ног. Зубы его сомкнулись. Хлынула кровь.

Мосс проиграл, но остаток своих дней Вуд был обречен прожить в собачьей шкуре. Да и остаток этот был невелик: продолжительность жизни собаки всего пятнадцать лет. В лучшем случае, Вуд мог рассчитывать еще лет на десять.

* * *

Вуд так и не нашел себе работы в обличье человека. У него была специальность, он был образован, но в мире рыночной конкуренции не было места для таких, как он. Конторы по найму не могут пристроить избыток нормального человеческого разума, содержащийся в сильных, ловких, полных желания работать человеческих телах.

Но тот же человеческий разум в красивом теле колли стал ценным рыночным товаром. Это была диковинка, феномен, на который стоило поглядеть за свои кровные, уплаченные за билет.

- Люди всегда питали слабость к уродам, - философствовал Гилрой по пути в театр, где Вуд выступал в тот день. Безобидным уродам люди платят, чтобы они их развлекали. Настоящим же уродам всегда достаются власть и сила. Рассуди это, Вуд, а я не могу понять. Но, думаю я, а нашем мире только тогда можно будет жить по-человечески, когда всех этих уродов уберут в надлежащее место.

Такси остановилось у служебного входа. С зазывающих красно-желтых афиш на стене театра скалилось приукрашенное изображение морды Вуда.

- Бог ты мой! - раскрыл рот таксист. - Будет о чем детишкам рассказать! Вез Говорящую Собаку. Вот ведь честь выпала.

Сбившиеся в толпу прохожие пялили глаза на Вуда: визжа тормозами останавливались рядом машины, и их водители присоединялись к почтительному созерцанию.

- Какой он хорошенький, - взвизгнула женщина. - И умненький!

- Ну да, - услышал Гилрой хвастливый голос таксиста, - я их сюда и привез. Как он себя ведет? - голос таксиста снизился до доверительного шепота. - Тот парень, что ехал с ним, его менеджер, наверное, разговаривал с ним так же почеловечески, как мы с вами. Как будто пес понимал каждое его слово.

- А он и понимает, - авторитетно заявил один из зевак.

- Бросьте ерунду городить, - сказал другой. Дрессированный он, вот и все. Мне бы такого.

Специальный наряд полиции быстро разогнал толпу зевак и проложил проход к двери.

- Стыдно должно быть, - сказал полисмен. - Такую бузу подняли, и из-за кого? Из- за какого-то пса!

Вуд обнажил клыки и заворчал на него. Полицейский сразу попятился назад.

Вуд и Гилрой специально разработали эту сцену для рекламы. Действовала она безотказно: ретивый страж порядка всегда подворачивался под руку, а публика всегда наслаждалась его испугом.

Вуд не мог избавиться от восторженных поклонников и внутри театра. Его партнеры по выступлениям настоятельно хотели поиграть с ним, потыкаться в него носом, вместе поскулить.

- Семь тысяч в неделю, надо же! - размышлял про себя Гилрой, ожидая за кулисами своего выхода. - И за что? За чепуху, на которую способен любой болван из публики.

За прошедший год ни он, ни Вуд так и не привыкли к растущим цифрам в своих банковских книжках. Выступления, фото, статьи в газетах и журналах - и все по астрономическим ставкам... Но Вуду никогда не набрать достаточно денег, чтобы выкупить человеческое тело, в котором он голодал.

- Эй, Вуд, - прошептал Гилрой, - наш выход.

На сцене их встретил оглушительный рев аплодисментов. Вуд работал безупречно. Опознавал предметы, названные конферансье, вытаскивал их из общей кучи.

Капельдинеры шли между рядами, собирая записки с вопросами зрителей и передавали их Гилрою.

Вуд зажал в зубах длинную указку и встал перед большим щитом, увешанным буквами. Он указывал букву за буквой, составляя ответы на вопросы зрителей. По большей части они спрашивали о будущем, просили подсказать ход событий на бирже, интересовались бегами. Но были и серьезные вопросы, специально заданные, чтобы прозондировать его сообразительность.

В белом свете прожектора Вуд автоматически отвечал на уже привычные вопросы. Горечи он больше не испытывал, ее сменило тоскливое и безнадежное чувство поражения. Он смирился со своей собачьей жизнью. На его счету в банке числилась фантастическая цифра с шестью знаками слева такой цифры он даже в самых необузданных мечтах никогда не представлял. Но ни один хирург на свете не сможет ни вернуть ему его тело, ни продлить срок его жизни более десяти оставшихся ему лет.

И вдруг в глазах все померкло. Исчез Гилрой, исчез щит с буквами, исчезла изо рта указка, исчезло море лиц, таращивших глаза...

* * *

Он лежал на койке в больничной палате. Реальность чистых простынь под ним и тяжесть одеяла, укрывавшего его, не вызывали никаких сомнений, как и не вызывало сомнений и то, что его тело вытянулось в длину на кровати.

И, независимо от всей ладони, его палец поднялся, повинуясь его воле. Ноготь победно громко царапнул по простыне.

Дежуривший в палате врач обернулся на звук и посмотрел прямо в зажегшиеся мыслью глаза Вуда. Потом оба перевели взгляд на сгибающийся и разгибающийся палец

- Вы возвращаетесь, - сказал, наконец, врач.

- Я возвращаюсь, - тихо успел ответить Вуд, прежде чем палата исчезла и он услышал, как Гилрой повторил свой вопрос.

Теперь он ощущал, что ум и тело составляют единое целое. Мосс совершил ошибку Личность человека - это нечто большее, чем просто маленькая железа у основания мозга. Пересаженные ткани поглощались телом и перестраивались по его подобию.

Что-то говорило Гилрою, что эти возвращения Вуда в свой естественный облик будут продолжаться чаще и чаще, до тех пор, пока он снова и уже навсегда не обретет свое истинное "я".