Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

После утреннего происшествия мне было нелегко находиться в одном помещении с мистером Форстером, но надо было пересилить свои неприязненные чувства, потому что работать вместе нам предстоит четыре месяца, и если при этом мы будем показывать каждый своё отношение друг к другу, то такое поведение выльется в откровенную вражду, ну а откровенная вражда между людьми, запертыми в тесном пространстве, бывает очень опасна. Перессориться можно со всеми и везде, а здесь, где некуда скрыться, чтобы отдохнуть от надоевших людей, где днями, неделями и даже месяцами видишь одни и те же малоприятные даже при первом знакомстве лица, приходится быть особенно осторожными в общении. Мистер Форстер, похоже, это понимал, потому что не только не вспоминал об утреннем эпизоде, но даже не позволял проявляться привычному для него лёгкому высокомерию. Мы с ним просмотрели данные приборов, которые я сняла до его прихода, высказали несколько несущественных мыслей на эту тему и разошлись каждый на своё место. Первая беседа после неприятного происшествия типа утреннего, всегда бывает самой трудной, а в дальнейшем инцидент, если не забывается полностью, то сглаживается. У нас первый разговор прошёл очень гладко, так что выбранный нами ровный тон должен сохраниться и впредь. Я не знаю, придавал ли командир значение нашему с мистером Форстером разговору, потому что он молчал и казался погружённым в работу. Наверное, он так уверен в своей власти на корабле, что ему безразличны мелкие ссоры и чьи-то обиды. Главным для этого механизма было чёткое выполнение работы, а с какими чувствами она выполняется, его не интересует.

Просидев ещё немного над моими расчётами, мистер Уэнрайт сложил их, оставил на своём столе и ушёл. Удивительно, какая перемена в чувствах у меня произошла с его уходом. Ведь он был механизмом, машиной, кем угодно, но только не человеком, однако его присутствие делало незаметным присутствие мистера Форстера, а стоило ему уйти, как я сразу же ощутила гнетущую атмосферу, словно мы с первым штурманом сидим не в относительном удалении, а лицом к лицу. Всё-таки должно пройти время, прежде чем развеется неприятный осадок от поведения мистера Форстера.

Беды сегодняшнего дня на этом, к сожалению, не закончились. Случилось ещё одно маленькое, но очень печальное происшествие. Когда мои монстры ушли на ужин, и я осталась в рубке совершенно одна, ко мне заглянул не кто иной, как мой весёлый француз, мой Тартарен, жизнерадостный Тома Рок. Сейчас случайная встреча с ним даже на нейтральной территории показалась бы мне бедствием, но приход его в рубку, святая святых экипажа, сулил мне что-то чудовищное. После краткой вежливой беседы с Державиным с столовой я получила выговор. Что же сулит мне поступок француза?

— Мсье Рок, пассажирам запрещено приближаться к рубке, — как можно спокойнее и строже проговорила я.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, я сейчас уйду, — заверил он, улыбаясь с подкупающим добродушием. — К сожалению, мы встречаемся только во время обеда…

— Мсье Рок, я не могу допустить, чтобы пассажир вошёл в рубку, — перебила я его. — Вы должны немедленно уйти.

Долг противоречил моим желаниям. Я мечтала, чтобы этот милый человек поговорил со мной хоть минуту, но обязана была выставить его вон, даже если бы командир не запрещал разговоры с пассажирами в любом другом месте.

— Мадемуазель, я заметил, что вы…

Возможно, мистер Уэнрайт перечеркнул моё будущее счастье. Я так боялась ещё раз услышать выговор, на этот раз заслуженный, потому что запрет на посещение пассажирами рубки — не прихоть командира, что прибегла к способу выдворения мсье Рока из рубки, который не применила бы в более спокойный день. Вместо вежливой ссылки на правила поведения на борту, мягкой просьбы не ставить меня в неловкое положение и даже намёка на наказание, которому я подвергнусь из-за его поступка, я призвала на помощь особый жёсткий и решительный тон, который применяла лишь в самых крайних случаях, всего-то раз пять в своей практике. Этот способ добиваться повиновения я нащупала случайно, но, испытав его на себе, и Зина, и Саша навсегда запомнили, что нельзя переносить приятельские отношения на работу, и, как бы весело мы ни беседовали, дело не должно от этого страдать. Я знала, что если заговорю таким тоном с французом, то это будет концом наших ещё не начавшихся дружеских симпатий, но холодный ровный голос мистера Уэнрайта, у которого был свой способ держать подчинённых в повиновении, и его бесстрастная манера держаться сейчас пугали меня больше, чем потеря этого симпатичного человека.

— Мсье Рок, — произнесла я своим особым тоном, — вы нарушаете правила, которым обязаны следовать пассажиры. Вот эта красная кнопка — срочный вызов командира. Я была обязана нажать на неё при вашем появлении. Если вы сейчас же не уйдёте, я вызываю мистера Уэнрайта. Итак!..

Конечно, я не была обязана вызывать командира при появлении в дверях рубки пассажира, но припугнуть мсье Рока следовало. Испугался он или растерялся, я не знаю, но он сейчас же извинился, повернулся, чтобы уйти, и ушёл… обогнув возникшего совершенно некстати мистера Уэнрайта.

Я убрала палец с красной кнопки, на которую нажимать не собиралась, и внутренне приготовилась к очередной бездушной проповеди, которую исправный механизм должен был мне сейчас прочитать, но англичанин обвёл глазами рубку и спросил:

— Вахта проходит спокойно, мисс Павлова? Происшествий нет?

Что мне надо было отвечать? Докладывать, что заходил мсье Рок и ушёл, столкнувшись в дверях с командиром? Я тоже обвела глазами рубку и сказала:

— Происшествий нет, сэр. Аппаратура в полном порядке.

Мистер Уэнрайт кивнул и, не выясняя причины появления пассажира, ушёл. Возможно, на этот раз мне удастся избежать неприятностей. Хотелось бы надеяться, что командир понял и оценил моё безупречное поведение. Но всё равно мне очень не нравится, что очередное нарушение дисциплины связано опять-таки со мной. Почему-то ни мистер Форстер, ни бортинженер не оказываются в двусмысленном положении, одна я даю педанту-англичанину повод для неудовольствия. Всё было плохо в этот день, а завтра несёт с собой ещё большее огорчение, потому что командир, положив мои расчёты на стол, как я уже писала, больше к ним не возвращался. Это означает, что он тоже не доверяет моему методу и завтра мне об этом сообщит. Может, он уже сказал об этом первому штурману, и тот не знает, поручать ли мне переделку работы или самому взяться за неё. Лучше бы всё плохое высказали мне сегодня, сразу, а не оттягивали вынесение смертного приговора ещё на день.

28 января

Тяжёлая у меня была ночь, похвастаться своей выдержкой мне не удастся. Всегда восхищалась людьми, которые так хорошо владеют своими нервами, что способны крепко спать, зная о своей завтрашней казни. Может, это преувеличение авторов, придумавших супергероев, и в жизни ни один человек не сможет заснуть в свою последнюю ночь, а будет размышлять о прожитой жизни и своих ошибках, но существуют ведь люди, не пугающиеся в экстремальных условиях и благодаря этому не теряющие способность здраво рассуждать. Сколько людей побывали на волосок от гибели, но нашли путь к спасению там, где у всякого другого человека опустились бы руки от сознания своего бессилия. А что грозило мне? Из-за чего было не спать? К смерти меня не приговаривали, а я не спала всю ночь. Да лучше бы я заснула и видела во сне кошмары, это всё-таки было бы достойнее, потому что за образы, возникающие в подсознании, человек ответственности не несёт, а в отсутствии сна повинен рассудок. Утром к тому же я так тщательно приводила себя в порядок, скрывая следы бессонницы, что вышла из каюты с опозданием на три минуты. В рубке командир, первый штурман и даже бортинженер одновременно (двое первых — очень демонстративно) взглянули на часы, а на лице мистера Гюнтера, на котором всегда можно было прочесть лишь собранность, исполнительность и готовность к действию, промелькнуло даже что-то вроде испуга. Но уж больше, чем я, никто не мог испугаться, потому что на моём столе лежал мой расчёт. Пожалуй, в эту минуту я бы сочла за счастье, если бы мне предложили его переделать, тогда бы у меня появилась возможность показать, что я умею работать с недоступной большинству моих коллег быстротой. Но если мне не доверят даже это, то моё участие в экспедиции будет лишь формальным, а по существу роль моя будет очень жалкой и сведётся к присутствию в рубке и снятию показаний с приборов, честь моя и русской космонавтики будет задета, а командир, которому и без того не понравились не то мой пол, не то моя наружность, не то всё это вместе взятое, укрепится в тщательно скрываемой неприязни ко мне.