Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

На моём столе лежал мой расчёт, а я боялась к нему прикоснуться, будто он несёт в себе гибель. Броська, которой не за что было уцепиться лапкой, жалобно смотрела на меня, а я мечтала очутиться на своём корабле в компании Зины, Саши и славного Алексея Афанасьевича, пусть даже и без обезьянки с выразительной мордочкой. У меня самой, кстати сказать, лицо превратилось в безжизненную маску, а я себе казалась ходячей деревянной куклой.

— Я проверил ваш расчёт, мисс Павлова, — сухо сказал мне командир, кивнув на бумаги и вновь посмотрев на часы.

Что мне из того, что он их проверил? Если этот английский механизм настроен лишь на один метод расчёта поворотов, то ясно, что все остальные он забракует. Пусть лучше он меня порадует и велит самой переделать работу. Впрочем, такие решения должен принимать первый штурман. Уже одно то, что командир сам взялся проверить отвергнутые мистером Форстером расчёты, не совсем обычно, ведь командиры предпочитают не вмешиваться в дела своих помощников, чтобы не обострять отношения.

— Который час, мистер Форстер? — спросил мистер Уэнрайт.

— Шесть часов семь минут, сэр, — откликнулся первый штурман что-то слишком живо для такого сухого пня, каким он был обычно.

— А на ваших часах, мистер Гюнтер?

— Шесть часов и… восемь минут, сэр, — браво отозвался бортинженер.

— Значит, мои часы не спешат, — сделал вывод командир. — Может, ваши отстают, мисс?

Какое это теперь имеет значение? Какое значение имеет всё на свете, если на моём столе лежит отвергнутый расчёт и мне не предлагают его переделать?

— Да, сэр. Извините, я опоздала.

— На четыре минуты, мисс.

И всё это говорилось привычным бесстрастным голосом с чётким произношением.

— Да, сэр, на три с половиной минуты. Больше этого не повторится.

Ручаться за будущее нельзя, но при разговоре с начальством это единственный путь к скорейшему прекращению выговора. И опять этот дурацкий немец присутствует при моём разносе. Скорее бы окончилась экспедиция! Скорее бы на свой корабль! Только, наверное, к долгожданному моменту приземления я превращусь в забитое, неуверенное в себе существо, только и способное, что говорить: "Да, сэр. Извините, сэр. Больше этого не повторится, сэр".

— Через два дня введите данные в компьютер, мисс Павлова, — заговорил мистер Форстер. — Извините меня за вчерашнее, я был неправ. У вас очень интересный метод, мисс. Из-за его неординарности я не сразу это понял.

То, что мои расчёты были приняты, оглушило меня, но необычайное открытие, что мистер Форстер способен признавать свои ошибки и просить прощение за грубость, заставляло усомниться в моём рассудке. У меня сложилось впечатление, что первый штурман очень горд, спесив и упрям, а он оказался так справедлив, что не вызывал у меня теперь никаких иных чувств, кроме уважения.

— Это обычная реакция, мистер Форстер, — солгала я, чтобы у славного человека не осталось чувства вины. — Я на вас не сержусь.

И почему я сразу не посмотрела на последнюю страницу? Там красовались обе положенные подписи, только подпись командира стояла не под сложной росписью первого штурмана, а над ней. Недаром говорится, что у страха глаза велики. Мой страх полностью лишил меня способности соображать. Разве стал бы нормальный человек говорить лишь, что проверил расчёты, если бы забраковал их? Однако как достойно повёл себя мистер Форстер! Вот уж не ожидала, так не ожидала.

— Мистер Гюнтер, вы можете идти, — раздался голос командира.

Бортинженер ждал только этого разрешения и тотчас же удалился, источая энергию и деловитость. Непонятно, почему мистер Уэнрайт не отпустил его сразу, как это бывало обычно. Видно, даже машина способна порой что-то делать не вовремя. Но для меня неисправность механизма оказалась очень полезна, потому что бортинженер, весь вчерашний день слышавший в мой адрес лишь самые неблагоприятные отзывы, сегодня узнал, что разработанный мной метод всё-таки оценили по достоинству, а первый штурман публично извинился за свою грубость. Всё-таки в жизни бывают очень приятные моменты и, похоже, моя роль на корабле не сведётся к работе лаборантки.

Командир принёс наполненный свежей водой графин. Я подумала, что сегодня у меня не было возможности вспомнить о своём намерении взять этот труд на себя, тем более, что я опоздала на вахту, но уж завтра ничто не помешает мне осуществить этот план. Жаль, что Броську он опять поставил ко мне неправильной стороной. Когда все ушли на завтрак, мне вновь пришлось поворачивать графин, а потом и крышку, чтобы спустить лиану к обезьянке. У неё даже мордочка стала довольной, когда над ней появилась висячая опора.

Больше всего мне хотелось не тихо, мирно и чинно добиваться правильного поворота графина с Броськой, а от избытка радости сплясать трепака. Я, правда, не знаю, что это за танец, но название его позволяет надеяться на что-то быстрое и энергичное. К моему ликованию примешивалась, правда, и капля горечи, потому что мне стал всё навязчивее припоминаться мсье Рок и грубый способ, которым я его выгнала из рубки. Удивительно, что вчера вечером и даже сегодня с утра я о нём совершенно не вспоминала. По-видимому, волнение из-за моих расчётов были сильнее всех прочих переживаний, но сейчас в душе всё горше стало скрестись сожаление о неудавшемся знакомстве с человеком, который, как я теперь отчётливо сознавала, мне очень нравился. Никогда никого не любила, но при первом же взгляде на весёлого француза во мне проснулась к нему сильная симпатия, которая сама по себе ничего не обещала, но могла бы при более близком знакомстве привести к привязанности, если не больше, а мне очень хотелось бы испытать, что это за любовь, о которой столько пишут и говорят. Пусть даже она будет безответной и потом быстро пройдёт, но должна же я по опыту, а не в теории, узнать, что это такое. Увы, теперь мой Тартарен будет от меня шарахаться, и я так и не узнаю, что он из себя представляет, а без этого о каких же чувствах можно говорить?

На завтрак меня отпустил первый штурман, а командир своим ровным бездушным голосом предупредил:

— Мисс Павлова, вы помните, что я запрещаю вам разговаривать с пассажирами?

— Да, сэр, — ответила я, хотя имела право спросить, здороваться ли мне в ответ на приветствие пассажиров или это тоже считается разговором.

Вкусный завтрак был сильно подпорчен опасением, что кто-нибудь из пассажиров случайно забредёт в столовую и заговорит со мной, тем самым вновь подставив меня под недовольство командира, но, к счастью никто не пришёл. Зато у меня возникло подозрение, что молчаливость повара и немота горничной объясняется приказом мистера Уэнрайта заниматься своей работой и не разговаривать ни с пассажирами, ни с членами экипажа. Если мои предположения верны, то наш командир ввёл здесь какие-то странные порядки, сильно напоминающие тюремные.