Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Однако, я это пишу, а память подсказывает, что мысли мои не новы. В книгах всех эпох можно найти брюзжание на современные нравы и обычаи и противопоставление им великой старины. А потомки, читая эти книги, думают, насколько времена, когда жили эти ворчуны, были духовнее и романтичнее нынешних. И так повторяется из века в век, из поколения в поколение. Людей притягивает к себе старина. Вот у нас на дворе двадцать девятый век, мы изобрели сложнейшие машины, которые показались бы диким сном людям прошлого, а называем их по старинке. Услышав слово «компьютер», человек, скажем, двадцать первого века кивнул бы понимающе и показал на своё допотопное смешное сооружение, которое сейчас с улыбкой демонстрируют в музеях, и не поверил бы, что этим словом может называться тот чувствительный прибор, каким пользуемся мы. А люди из будущего так же станут улыбаться при виде наших устройств. Мы бы достигли ещё больших чудес, если бы не века войн, экономического упадка и экологического кризиса. А ещё большего мы бы добились, если бы людей не притягивало прошлое, если бы все наши мысли сосредоточились лишь на своей работе, которая и определяет будущее. Но мы не хотим потерять в себе человечное и жить лишь ради дела, которое избрали, нас привлекает множество ненужных, бесполезных с точки зрения чистого разума вещей. Зачем я пишу этот дневник? Пишу в школьной тетради школьной ручкой. Я могла бы продиктовать свои мысли, если уж мне непременно хочется их зафиксировать, на диск, это было бы намного быстрее, а результат в любой момент я получила бы в удобном для чтения печатном виде. Но я медленно вожу пером по бумаге, и мне нравится этот неторопливый процесс. Сколько всего приходит в голову, пока я выписываю очередное предложение, как много хочется выплеснуть на эти страницы, что никогда не будет записано из-за недостатка времени, но о чём, возможно, не подумалось бы, если бы я быстро диктовала на диск события дня. Чтение книг — тоже дань прошлому. Человечество давно уже освободили от необходимости читать, создав специальные психоэлектронные кассеты, которые быстро и без всякого труда для жаждущего просвещения вводят в его сознание тексты книг, исторические факты и некоторые другие, необязательные по общей программе обучения сведения. Я однажды попробовала таким образом узнать содержание книги, но поняла, что это вещь довольно вредная, потому что при её использовании не надо думать. В расслабленное сознание вливается какая-то упорядоченная смесь из картин и готовых мыслей, а собственному мозгу остаётся лишь без всяких усилий проглотить эту кашу. То ли дело чтение книги! Здесь есть простор и для воображения, и для размышлений, и для мечты. Один эпизод прочтёшь быстро, чтобы поскорее узнать развязку, другой растянешь, как изысканное лакомство, третий перечитаешь два раза, чтобы получше вникнуть в смысл. При таком способе чтения редко встретишь двух людей, которые бы одинаково восприняли одну и ту же книгу, одинаково поняли мысль автора. А какое богатство чувств будит умная книга!

Так что одни, как я, читают и пишут по-старинке, что ещё можно пусть примитивно, но объяснить, а как объяснить, что Зина тратит уйму времени на создание новых рисунков на свитерах? Лучше, точнее и совершеннее, чем специальные машины, она никогда не сможет вязать, однако ей доставляет удовольствие это бесполезное с точки зрения логики времяпровождение, а мне её небольшие отклонения от машинных правил построения гармоничного рисунка кажутся красивее, чем произведения самых совершенных роботов. Даже в такой досконально изученной области, как кулинария, люди предпочитают придерживаться старины. Я сама за завтраком видела, что повар Георгадзе, который должен успеть накормить тридцать шесть человек, вместо того, чтобы облегчить свой труд и нажать соответствующие кнопки кухонного комбайна с программой из четырёх тысяч различных блюд, сам, лично, своими руками что-то мелко резал на доске и ухитрялся при этом не забывать про кастрюльку на плите, где что-то кипело и требовало помешивания. Да и мы с Зиной предпочитаем готовить сами по бог весть где выписанным рецептам, а ещё чаще — по вдохновению. Тянет людей прошлое. Даже тяжёлый физический труд некоторым любителям поработать на своём клочке земли кажется отраднее использования автоматического садовника, правда, я к числу этих чудаков не принадлежу. Более того, я видела, что даже высушенный англичанин, наш командир, быстро вычислил что-то на бумажке, не прибегая к помощи компьютера.

30 января

Утром, выйдя из каюты, я обнаружила, что недалеко от рубки стоят командир и Серафима Андреевна. Сначала я ощутила, что прямо-таки задыхаюсь от возмущения. Из-за двух-трёх вежливых фраз, которые я произнесла в ответ на обращение пассажиров, он из меня всю душу вытянул, а сам без всякого стеснения спокойно с ними беседует, да ещё у самой рубки! Потом до меня дошёл смысл этой беседы, и я позлорадствовала, потому что хорошо отлаженный механизм ровным голосом требовал, чтобы мисс Сергеева покинула часть корабля, куда доступ посторонним строго воспрещался, а мисс Сергеева, на которую, в отличие от меня, этот бесстрастный тон не производил никакого впечатления, смотрела на него, словно пытаясь понять, что за человек с ней разговаривает.

— У вас есть белая книга с блестящими страницами? — перебила странная женщина командира.

Мистер Уэнрайт помолчал, а потом сказал:

— Я не знаю, о какой книге вы говорите, мисс. Вряд ли она у меня есть. Прошу вас уйти.

Его серые глаза остановились на мне.

— Что вы ждёте, мисс Павлова? Ваша вахта начнётся через минуту.

Серафима Андреевна кивнула в ответ на моё приветствие, усмехнувшись своей особенной зловещей улыбкой, и сказала по-русски:

— Ты носишь маску, глупец. Скоро ты захочешь её сбросить.

Она ушла медленными, почти неслышными шагами. А у меня на душе стало очень нехорошо и тревожно. Её вчерашнее высказывание о мёртвых вновь обрело яркость и тяжестью давило мне на сердце.

— Мисс Павлова, что она сказала?

Пересушенный англичанин даже этот вопрос ухитрился задать с обычным бесстрастием. Но я-то не была мумией. Разве я могла сказать почти незнакомому человеку, что он носит маску и скоро её скинет? Это похоже на оскорбление. А если в словах сумасшедшей была хоть доля правды, то человек этот должен быть очень страшен и вряд ли благоразумно было бы ему об этом объявить.

— Она спросила, сэр, есть ли у вас белая книга с блестящими страницами, — объяснила я, подражая его манере.

— Благодарю вас, мисс, — проговорил механизм. — А что она сказала потом?

— Не знаю, сэр, я не слышала, — ответила я и поторопилась в рубку.

Не знаю, почему так повелось, но английский язык с незапамятных времён считается международным. Я нахожу, что правильнее было бы пересмотреть и отбросить традиции и объявить международным язык страны действительно передовой, как в культуре, так и в науке, то есть русский. Но раз международное мнение так разительно отличается от моего, то пусть мистер Уэнрайт и страдает от этого.