Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Я мысленно пробежала глазами список из семнадцати позиций. Четвёртый пункт вновь вызвал во мне очень неприятное чувство недоверия к командиру. Тревожно ждать, когда человек скинет маску и что это сулит. Да и книга с белыми блестящими страницами, над которой склонился кто-то, но не человек, и о которой Серафима Андреевна спрашивала у мистера Уэнрайта, меня пугала.

— Вчера я пыталась вспомнить все её высказывания, но вспомнила лишь одно, сэр.

— Какое?

— "Все преступления рождены на земле, но одни осознанно, а другие — нет". По-русски это звучит более ярко, чем по-английски.

— Может быть, вы не сумели подобрать подходящие слова для перевода, мисс, — в обычной своей бесстрастной манере проговорил механический англичанин. — Как вы сами понимаете её заявление?

— По-моему, это относится к области "зла в себе". Зло, которое мы копим в душе, подготавливает почву для преступления. Она называет это неосознанно подготовленным преступлением. Наверное, здесь надо бояться именно таких преступлений.

— Возможно, мисс, — согласился мистер Уэнрайт. — Больше вы ничего не вспомнили?

— Нет, сэр.

— Не могли бы вы поточнее передать её последние слова?

Я повторила всё, как запомнила.

— "Смерть прикрывается личиной жизни, а жизнь скрывается под маской смерти…" — повторил механизм то, что показалось ему самым значительным или странным.

— А, наверное, убийца, отрезав голову, был весь в крови, — сказала я.

Мистер Уэнрайт быстро взглянул на меня.

— Несомненно.

— Ему понадобилось зайти в каюту и переодеться… или спрятать плащ или что-то в этом роде, если он подготовился к убийству заранее.

Командир кивнул.

— Может, следовало проверить каюты пассажиров в их отсутствие? Теперь уже поздно, а если бы в тот день…

— Это незаконно, мисс, — отозвался механизм. — Я не имею права так поступать.

Лучше бы он поменьше думал о правах, а больше — о поиске убийцы.

Я ждала, что он опять спросит об утаённом мною обращении к нему Сергеевой, но он не спросил, или поверив, что я, и правда, не слышала её слов, или решив, что их смысл подобен пророчеству о смерти мистера Форстера, и я не хочу его пугать. Фактически, я приблизительно это от него и скрывала, потому что его ждала последняя в его жизни очень долгая дорога. Это могло быть поэтическое определение перехода в мир иной, что означало очень близкую смерть, но могло означать и экспедицию на Т-23-7, куда так стремится немец. Если бы Серафима Андреевна не прибавила, что это будет последняя в жизни командира очень долгая дорога, то можно было бы ожидать его благополучного возвращения, но раз было подчёркнуто «последняя», то мистера Уэнрайта, как и нас с мистером Форстером, тоже ждала смерть. Я пишу об этом так спокойно, что меня можно обвинить в чёрствости, но всё дело здесь в чувстве, сходном с чувством обречённости. Как ни пытаюсь я убедить себя в том, что человек — хозяин своей судьбы, а не наоборот, и от меня самой, от моей осторожности зависит, застанут ли меня врасплох и убьют или я сумею избежать опасности, но я постоянно ловлю себя на бессознательной уверенности, что от своей судьбы никуда не убежишь. Серафима Андреевна в это верила твёрдо и с покорностью ждала предначертанного.

Не хочется ни думать, ни писать об этом, но я способна лишь отражать или не отражать в дневнике мои мысли о близком конце, а они, как ни гоню я их, всё равно возвращаются. Наверное, такие же муки переживают безнадёжно больные, когда им раскрывают правду.

День сегодня прошёл благополучно, если не учитывать гнетущего настроения. Учёные вернулись в положенное время и ничего особо тревожного их аппаратура не зафиксировала. Но ведь вчера была так страшно убита Серафима Андреевна, а это означает, что кто-то совершил преступление и готов пойти на новое. Почему же двадцать восемь психологов не могут выявить одного, заразившегося манией убийства?

8 февраля

Моя каюта стала меня пугать. Вхожу в неё с большим напряжением, особенно вечером, и лишь сознание, что страх или замешательство сразу же подметят мои безукоризненно владеющие собой монстры, заставляет меня спокойно переступать через порог и закрывать за собой дверь. Убийца лишил меня моих книг, а в крошечной, но хорошо составленной библиотечке «Эдвенчера», хранящейся в лаборатории (маленькой комнатке за рубкой), я не могу найти книг, способных поднять моё нынешнее настроение и как-то подбодрить. Под наблюдением безгласного сторожевого пса я перерыла все четыре полки, но была разочарована. Книги здесь были замечательные, однако сейчас душа к ним не лежала. Из-за командира, заглянувшего к нам, я взяла первый попавшийся том, но, кажется, мистер Гюнтер догадался, что он меня не привлекает, потому что спросил, люблю ли я немецкую поэзию. Из этого следует, что он немецкую поэзию любит, и книги, лежавшие на его столе были, по всей вероятности, сборниками стихов.

Чувство, что я не одна в своей каюте, не проходит. Кое-как я сумела отогнать ощущение, что со столика на меня устремлён взгляд мутных мёртвых глаз, и заснула, но сны не способствовали подкреплению духа. Надо срочно бороться с этим настроением, иначе я потеряю репутацию мужественного человека.

Бортинженер браво несёт свою сторожевую службу. Он ходит за мной по пятам и не оставляет одну в рубке, пока командир не разрешит ему считать себя свободным, беря меня под свою защиту. Я понимаю, что такая забота — благо для меня и, если бы меня предоставили самой себе, то мне стало бы очень неуютно, однако неусыпный контроль надо мной служаки-немца порой меня сильно раздражает. Мистер Уэнрайт вообще следит за тем, чтобы мы как можно реже оставались по одиночке. В рубке мы дежурили по двое, а так как мне моя каюта внушает страх и отвращение, да и остальных их каюты не притягивают, то часто мы сидим там трое, а то и все четверо, занимаясь каждый своим делом.

Моя работа по новой теории взлётов успешно продвигается. Сегодня я выяснила, что командир не принял моё уверение, будто я вот-вот сдам теорию на рассмотрение Комитета, за чистую монету, а понял его как должно. Я как раз закончила очередной этап работы и была этим очень довольна, когда он заметил:

— Я вижу, мисс, что скоро вас можно будет поздравить с новым открытием.

Я в таких делах немного суеверна, поэтому ответила сдержанно:

— Надеюсь, сэр, но пока говорить об этом рано.

Мистер Гюнтер оторвался от книги, посмотрел на нас и вновь в неё уткнулся, а мистер Форстер продолжал напряжённо смотреть на экраны.

Как ни печально и тревожно у меня на душе, однако мелочные заботы меня не оставляют. Речь идёт, конечно, о Броське. Мои тупицы так и не осознали, куда она должна быть повёрнута и куда тянется её лапка, а мне приходится исхищряться, чтобы время от времени приводить композицию в порядок. Как же терзаются мои нервы, когда кто-либо из звездолётчиков, стоящих выше подобных интересов, пользуется графином и сводит на нет мои старания. Меньше всего досады у меня на мистера Уэнрайта, который всего лишь поворачивает Броську другим боком ко мне и отнимает у неё лиану, но первый штурман и бортинженер приводят меня в отчаяние своей беспорядочностью. Броська у них то вовсе от меня прячется, то высовывает лишь спину. Положение лианы в таких случаях уже не играет для меня существенной роли. По утрам графин наполняют или командир или бортинженер, а первый штурман ни разу ещё не выказал желания сходить за водой, хотя пользуется графином чаще всех. Понимаю, что о таких пустяках писать не стоит, но ведь вся наша жизнь состоит из мелочей и на основании таких вот незаметных поступков складывается впечатление о человеке. У меня давно уже сложилось впечатление о мистере Форстере, как о высокомерном и самолюбивом человеке, вернее, он сам сложил это впечатление, и такие незначительные мелочи, как нежелание сходить за водой, лишь подтверждают моё мнение. По-моему, ему даже в голову не приходит, что он тоже может опуститься до такой чёрной работы, как хождение за водой или уборка рубки. Как в этом человеке уживаются такие противоположные черты характера, как мелочное самолюбие и мужество? Командир предупредил его об угрожавшей ему опасности, но его поведение не изменилось, никакие тяжёлые думы не омрачают чело. В то же время он боится уронить своё достоинство, сходив в столовую за водой или включив рычажок пылеуловителя и проведя насадкой по углам. Вот о мистере Уэнрайте можно сказать лишь одно: что он механизм. Он с математической точностью выполняет все требуемые действия, не соизмеряя их со своим достоинством, лишь бы они были логичны. Ни разу он не повысил голос, не ускорил речь. Не заметила я, чтобы он когда-нибудь бежал или хотя бы очень спешил. Лишь по неуловимым, мне самой неясным признакам я чувствую, когда он чем-то недоволен или, наоборот, доволен. Благодаря своему ровному поведению и строгому подчинению логике и особым, почти механическим принципам он кажется примитивным, однако за этой примитивностью что-то кроется, недаром Серафима Андреевна увидела в его сдержанности лишь маску.