Александр Гейман - Митюкова и Сидоров

Чела Фельдман: — Арноша, Арношенька, вот тебе еще ломтик форели, кушай, сладость моя… А ты еще хотел его на живодерню отдать… А он у нас вон какой охотничек!

Чел Фельдман: — Ну, правильно — понял, чем дело пахнет, и взялся за ум… А будет, как раньше, тюфяком валяться на диване, отдам на фиг, и все! (Врет. Без памяти любит Фельдмана. Не решается прилюдно обнаруживать свои чувства. Ночью тайком от жены встает, на цыпочках крадется к спящему Фельдману, любуется и приговаривает: "Фельдман ты мой Фельдман, пушистенький Арнольд! Ты мне дороже валютного счета в банке…")

Действия Фельдмана.

Понимает, кому он обязан своим положением в обществе. Как верный друг, оставляет куски с наибольшей пищевой ценностью в пользу Василия Сидорова. Ну, некоторые. Хлебосольно угощает последнего.

Действия Сидорова.

Благородно помогает Фельдману справиться с непосильными объемами гастрономии. Облизывается. Зевает. Беседует о разных интересных предметах — ценит эрудицию и философский склад ума Фельдмана. На прощание великодушно треплет Фельдмана по загривку: — Не боись, Фельдман. Со мной не пропадешь! Я друзей не бросаю.

Исчезает в пространствах таинственного грозного мира, куда ни разу не ступала лапа Фельдмана.

Действия Фельдмана.

Провожает друга признательным и восхищенным взглядом. Растроганно думает: "Свет не без добрых котов…" С нетерпением ожидает новой встречи с Сидоровым. Коротает время в размышлениях о непостижимых путях отважного кота, пролегающих где-то там, в загадочном мире за окном, недоступном Фельдману.

— Разумеется, это только схематическое изложение того, как складывалось общение двух друзей. Жизнь, конечно, была неизмеримо сложней. На самом деле уже после нескольких посещений Сидорова мыши в жилище Фельдмана повывелись. И если раньше Василий Сидоров сначала заглядывал в гости, а потом ловил мышь, то теперь поступал наоборот и шел к Фельдману с готовой мышью. Приходилось так. Выхода не было.

Вот и теперь Сидоров собирался было наведаться в подвал за мышью, а уж потом к Фельдману. Но выделение жареной колбасы Сидоровым-большим спутало эти планы — я ж говорю, что день начался с важного события, — а точнее, так даже судьбоносного. Ведь идти в гости с округлившимся от еды животом было мало того что нецелесообразно, но ужасно нетактично по отношению к Фельдману. Как он в таких условиях сможет проявить свою дружбу и умение потчевать? Одно дело, когда к вам домой приходит подтянутый, поджарый друг с нагулянным с вечера аппетитом и показывает себя тонким ценителем кулинарного дара гостеприимных хозяев. А когда он заявляется заранее наевшись и то и дело отказывается от предлагаемых яств, то поневоле начнешь думать — а какого же рожна, миленький, ты тогда вообще приперся? Тебе вообще чего надо-то? Этого не хочу, того вообще не ем… Да уж не хочешь ли ты часом показать, что в этом доме и угостить-то ничем путным не могут, а? В общем, верх неделикатности. Фу. А Фельдман — он ведь натура мечтательная, сказать ничего не скажет, вздохнет только тяжело — и будет всю неделю переживать. Нет, не по правилам это, ни по людским, ни по кошачьим, — а Василий Сидоров, как это признавал сам Атаман Кошкин — а с ним вы еще познакомитесь — был правильный кот. (И умница. И за себя умел постоять! И мышей… ну, это я уже рассказывал.)

Вот почему Сидоров в это утро изменил привычный маршрут и обогнул дом Фельдмана не со стороны, куда выходили его окна, а с противоположной. Место это было опасное — тут то и дело выгуливали мордастых ротвейлеров, а деревьев не росло, и в этом дворе Сидоров бывал редко. К тому же, прямо за домом Фельдмана начинались владения братьев Жигановых, с которыми у Сидорова были несколько напряженные отношения. Так что Василий не заходил сюда с незапамятных времен. Но для разнообразия надо было проведать и этот край, а заодно уж повесить парочку брачных объявлений. Не то чтобы Сидоров так уж рассчитывал, что какая-нибудь отзывчивая женская душа откликнется на них, — нет, Василий Сидоров был мужчина матерый, бывалый, и брачные отношения уже потеряли для него первоначальную привлекательность. Не очень-то он к ним стремился, если честно. Но как-то так, скорее больше по обычаю он нет-нет да развешивал эти объявления по окрестным кустам и водосточным трубам. Вы только их там не выискивайте среди всякой людской писанины — Сидоров располагал их гораздо ниже, ближе к земле — ну, сами прикиньте, какой у кошки рост и какой у чела. Так что на глаза они вам вряд ли попадались. Да и не глаза тут нужны, а, выражаясь начистоту, ноздри. Я бы сказал, особое чутье. Примерно того рода, что было у Василия Сидорова на важные события. Не людское чутье, кошачье. Вы только на четвереньки не вставайте и не пытайтесь вынюхать, о чем там писал Сидоров — все равно не получится. Послания же зашифрованные — только для дам и на секретном кошачьем языке. В общем, кому надо, тот и прочтет.

Вот такое брачное объявление около симпатичных цветочков в палисаднике как раз оканчивал Сидоров — указал свои отличительные приметы, возраст, мужскую стать, род занятий, готовность в любое время доказать соперникам свое право на благосклонность дам и так далее, как вдруг! — в этот самый миг! — прямо как нарочно! — откуда-то сверху, по воздуху, во все стороны света разнеслось:

— Я одинока… Я несчастна… Я страдаю…

Сидоров подпрыгнул на месте. Дама откликнулась! Дама звала! Он был нужен ей! Но откуда звала дама, Сидоров сгоряча не определил и метнулся сначала в одну сторону, потом в другую, потом завертелся юлой и стал озираться.

— Где же ты, милый друг? Услышишь ли ты мою тоску? Или жестокая судьба так и не даст мне испытать счастья совместного бытия? — вновь пронесся над двором братьев Жигановых страдающий женский голос.

— Я здесь, здесь! — заполошно отозвался Сидоров. — Я слышу! Совместного бытия… всегда пожалуйста… вот только где ты?..

Однако дама не слышала Сидорова, а ветер разносил ее призыв по всем дворовым закоулкам, и нельзя было понять в точности, откуда он исходил. Чуткое ухо докладывало Сидорову только то, что дама где-то там, выше. Да уж не на чердаке ли? И Сидорова помчался назад, к окнам Фельдмана и заветному клену. Он, конечно, мог бы покараулить у одного из подъездов, пока там не откроется дверь. Но ведь когда еще она откроется! А вопрос стоял ребром, и медлить было нельзя.

Интеллигентный Фельдман, отличающийся хорошими манерами, но не быстротой реакции, не успел не только спросить Сидорова, почему он сегодня без мыши и с преждевременно наевшимся животом, но даже удивиться этому. Хвост Фельдмана дернулся, глаза моргнули, усы встопорщились, а философский ум Фельдмана принялся трудиться над задачей, как сообразовать свое удивление с правилами деликатности. Из уст растерянного Фельдмана еще только исходили "м-я-я…" и "м-м-м…", а Сидоров меж тем миновал своего друга и на ходу бросил всего одну фразу: