Песах Амнуэль - И умрем в один день…

— Уже нанял? — быстро спросил он, и рука его с рюмкой дрогнула, пара капель вина пролилась на скатерть, и синьор Лугетти, допив «кьянти», принялся тщательно протирать пятнышко бумажной салфеткой. Аккуратный.

— Мы вроде договорились о гонораре? — спросил я в свою очередь и забрал из его руки салфетку: все равно пятнышко останется, пусть этим займутся в прачечной. Всякая аккуратность имеет границы. И главное — смысл.

— Да, — кивнул он.

— Тогда давайте серьезно. Ваши аналогии понятны. Ваше желание объяснять образами я тоже понял. Случившееся стало для вас таким же потрясением, как Большой взрыв — для нашей Вселенной. Так, верно? Вы даже сейчас не в состоянии говорить о произошедшем прямым текстом. Не качайте головой, я знаю, что это так, мне уже приходилось встречаться с… Года три назад… да, точно, три с половиной года, зимой, явилась ко мне дама и принялась рассказывать, как ужасно, что увял ее любимый цветок… гортензия… не потому увял, что холодно, а потому, что кто-то обломил ей ветви, и она не выдержала… Ну, в таком духе. Признаться, я решил сначала, что она сбежала из больницы, но, глядя в ее совершенно здоровые глаза — ни тени безумия, можете мне поверить! — понял, что это просто метод изложения… Случившееся так ее потрясло, что она не в состоянии была называть вещи своими именами. Пришлось продираться сквозь иносказания. Гортензия — это имя ее подруги, как вы могли догадаться. Они были в лейсбийской связи довольно долго, а потом та… гм… решила выйти замуж. Предательство, да? И муж Гортензии… ну, так показалось моей клиентке… попросту ее сломал, как цветок, сломал ее характер, ее жизнь…

Я тоже говорил долго, в таких случаях без монолога обойтись невозможно, я уже через это проходил и не только с синьорой Марией и ее любимой Гортензией, был и еще случай… говорить надо, не переставая, переводить стрелки в мозгу, переводить способ мышления с мифологического на обычный, это может получиться, а может и нет, с Марией получилось, и я тогда смог вернуть ей… не подругу, подруга так и осталась с мужем… вернуть ей веру в себя, в то, что она еще будет счастлива. Может, она и стала счастливой, не знаю, я ее с тех пор не видел. И этот Лугетти, конечно, тоже…

— …я понимаю ваши аналогии и даже готов их интерпретировать, как сами вы в своих научных исследованиях интерпретируете явления мирового порядка, но, боюсь, если я займусь собственными измышлениями, мы далеко не продвинемся, и проблема ваша останется не решенной, а я не хочу, чтобы вы зря тратили деньги. Полагаю, Большой взрыв — ваше сравнение с терактом это доказывает — говорит о том, что с близким вам человеком произошло нечто… он не погиб, полагаю, иначе… да, иначе Вселенная не возникла бы вовсе… он не погиб, но стал калекой, и это не был обычный теракт, когда известно кто исполнитель, но непонятно, кого призывать к ответу. Вы говорите, что у вас есть подозреваемый, значит, это не классический теракт, а скорее криминальная разборка… Да, и ваш знакомый… кто-то из близких попал в эту переделку… случайно, полагаю… и теперь вы хотите выяснить — кто, почему, где этот человек… то есть, вы это уже выяснили, да?… И хотите от меня, чтобы я или подтвердил ваши подозрения, или опроверг… так?

Я спросил не для того, чтобы получить ответ, но чтобы проследить за выражением его лица, за взглядом — он еще не был готов отрешиться от своих аналогий и заговорить нормальным человеческим языком, а в глазах ответ мог уже проявиться. Да, сказал его взгляд — так разговаривают с тяжело раненым, когда все лицо забинтовано, тело в гипсе, и лишь глаза живут, с глазами только и можно вести диалог: "Если да, моргните один раз, если нет — два".

Он моргнул один раз.

И сказал:

— Что за чушь вы городите, синьор Кампора?

Чушь. Конечно. Он так и должен был отреагировать. И я продолжал, не обращая внимания не его сопротивление:

— …Это человек — тот, что пострадал во взрыве — женщина?

Да, — сказали его глаза.

— Нет, — произнес он вслух, взгляд его оставался серьезным, а губы раскрылись в странной иронической улыбке. — Конечно, нет.

— Замечательно, — сказал я, не зная, чему верить больше — взгляду или улыбке. — Значит, мужчина. Пошли дальше. Подозреваемый, тот, кого вы не хотите назвать, — женщина, верно? Человек, заказавший взрыв, я имею в виду.

— Да, — кивнул он, и взгляд подтвердил сказанное. — Женщина. Как вы догадались?

Ну вот, хотя бы в этом он со мной согласился.

— Неважно, — сказал я, улыбнувшись. — Если вы назовете ее имя, я смогу за ней проследить, определить связи… этим, собственно, мы и занимаемся. Вас, насколько я понимаю, интересует мотив? И способ? Ну и, естественно, все доказательства причастности вашей… подозреваемой?

— Да, — сказал он со странным выражением в голосе, — интересуют.

— А если я докажу… такое тоже случается, поверьте… что ваша знакомая не имеет к происшествию никакого отношения?

— О, — сказал он, — это невозможно.

— Вы уверены?

— На все сто. Уравнения самосогласованны. Мне непонятен мотив. В начальных условиях нет такого параметра, и я не могу его…

— Хорошо. Но если…

— Вы все равно получите свой гонорар. Вам такой ответ нужен?

— Отлично. Сейчас мы вернемся в офис, подпишем стандартный договор, вы внесете аванс, и — за работу.

— Хорошо, — сказал он и встал.

— Погодите, — потянул я его за рукав, — еще кофе. Я никогда не ухожу отсюда, не выпив кофе, он здесь замечательный. Вы будете?

Синьор Лугетти опустился на стул и посмотрел на меня так, будто не только никогда в жизни не пил кофе, но даже не подозревал о существовании такого напитка.

— Кофе? — переспросил он, будто пробуя слово на вкус. — Да, пожалуй. Черный, без молока и сахара.

— А пока нам принесут, — сказал я, кивнув официанту и показав два пальца, — вы мне назовите имя подозреваемой.

Он поднял на меня все тот же взгляд человека, не очень понимающего, о чем его спрашивают, и готового лишь моргать: «да» или "нет".

— Нельзя ничего сделать, если я не буду знать…

— Я понимаю, — кивнул он. — Собственно… Проблема, видите ли, в том, что теоретически…

— Меня не интересуют ваши теории, — я отпил глоток из маленькой чашечки, которая уже стояла передо мной, источая терпкий аромат, — меня интересует только имя, все остальное я выясню сам.

— Так я и говорю, — синьор Лугетти тоже поднес ко рту свою чашку, но пить почему-то не стал, долго принюхивался, будто ему принесли не лучший кофе во всем Риме, а бурду из уличного автомата. Поставил чашку на стол, не сделав ни глотка, и повторил: — Я и говорю, что имя… Это процесс вероятностный, причем вероятности меняются в зависимости от граничных условий…

— Так вы можете назвать имя или нет? — сказал я нетерпеливо.