Песах Амнуэль - В полдень за ней придут

— Итак, вопрос первый, — сказал он, наклонившись к доктору над столом, волнистые волосы Эндрю Пенроуз спадали ему на лоб и глаза, но профессор то ли не замечал их, то ли не считал это сколько-нибудь важным в данных обстоятельствах. — Где я нахожусь? Уточняю: не только название местности и заведения, но и страны, континента и… гм… да, планеты.

Планеты, скажите на милость. Он думает, что его сознание переместилось на Марс или Альфу Центавра? Или это всего лишь обычное для научного работника требование точности в любом, даже самом безумном, эксперименте?

— Гуантариво, — сказал Штейнбок, — американская военная база на территории Мексики. Естественно, Латинская Америка. Планета… гм… да, Земля.

Почему Штейнбок в точности повторил интонации Бернала? Гипноз? Нет, доктор не ощущал никакого гипнотического воздействия, это он мог определить точно. Тогда что?

— Время, — сказал профессор. — Число, месяц, год.

— Двадцать пятое ноября две тысячи пятого года, — сказал Штейнбок и почему-то добавил: — Пятница.

— Понятно, — протянул профессор и откинулся на спинку стула так резко, что едва не опрокинулся.

— Понятно, — повторил он, и руки его… руки Эндрю Пенроуз легли на колени, а пальцы начали непроизвольно, как показалось доктору, мять жесткую материю. — Больше чем полвека… Очень интересно… С другой стороны, — говорил он очень тихо, будто сам с собой, но слова выговаривал четко, и Штейнбок слышал все, а камера, естественно, все записывала, — с другой стороны, поскольку это, скорее всего, ответвленная реальность, то произошедшие события могут ни в коей мере… Тем не менее, чрезвычайно…

— Понятно, — еще раз повторил профессор, на этот раз громко, и опять придвинулся к Штейнбоку, положил на стол не свои (наверняка не свои!) руки и задал вопрос: — Какие исторические события, наиболее важные для человечества, произошедшие за последние полвека, вы можете назвать?

Штейнбок растерялся. В общем-то, вопрос был простым, и ответить на него, конечно, не составляло проблемы. Однако он просто не готов был отвечать на чьи бы то ни было вопросы. Он сам собирался спрашивать и пытаться понять. Диагноз больше не казался ему однозначным, несмотря на более чем очевидные симптомы, игнорировать которые не было никакой возможности. Отдельные детали… Да, были. И для того, чтобы в них разобраться, требовалась работа хорошего психоаналитика, каковым Штейнбок себя не считал, а не психиатра, каковым он таки был, но чувствовал себя сейчас в этой роли далеко не так уверенно, как в клинике Хьюстонского университета. Особенно после того, как ушла Алиса…

— О, много чего произошло во второй половине двадцатого столетия, — произнес он. — Война во Вьетнаме. Полеты на Луну. Персональные компьютеры. Всемирная информационная сеть. Высокотемпературная сверхпроводимость…

Бернал согласно кивнул, рефлекторно отбросил спадавшие на лоб волосы и едва заметно улыбнулся каким-то своим мыслям.

— Простите, профессор, — сказал Штейнбок. Почему-то после ухода Алисы ему стало казаться, что сидевшее передо ним тело — мертвое, зомби, и если он случайно дотронется до его… ее… ладони, то почувствует омерзительный холод и трупное окоченение. "Пожалуй, — подумал он, — сейчас не помешала бы порция джина с тоником. Или без тоника".

— Простите, профессор, — повторил Штейнбок, — после того, как я ответил на ваши вопросы, не могли бы вы в качестве ответной любезности ответить на мои?

Сидевшая перед ним женщина посмотрела ему в глаза мужским взглядом (Штейнбок только сейчас, пожалуй, и понял, чем мужской взгляд отличается от женского, хотя и не мог сам себе этого объяснить), закинула ногу на ногу, поправила платье сугубо женским движением и сказала все тем же низким басом, похожим (он вспомнил теперь точно) на голос итальянского певца Джулио Нери в партии патера Гардиана в опере Верди "Сила судьбы":

— Почему же? Это справедливо. Вы ответили на два моих вопроса. Задавайте два своих.

— Первый, — немедленно произнес Штейнбок — внятно, но мягко. — Дата и место вашего рождения, образование, место жительства и работы.

— Допустим, — сказала она с легкой усмешкой — мужской на женском лице, — допустим, что это один вопрос, поделенный на пять частей. Родился я десятого мая тысяча девятьсот первого года от Рождества Христова в Лондоне, окончил физический факультет Кембриджа, в настоящее время (кстати, вы не спросили о том, какое время для меня — настоящее) работаю в Кавендишской лаборатории, там же и живу, естественно.

Точка в тексте слышалась так явственно, будто доктор сам ее поставил.

— Какое же время для вас настоящее, профессор? — спросил Штейнбок, оценивая приблизительно возможный возраст этого человека.

— Это ваш второй вопрос? — осведомилась она.

— Пусть будет второй, — не стал он спорить.

— В прошлом месяце мне исполнилось сорок девять лет.

Значит, для нее… нет, все-таки лучше, правильнее говорить «он», иначе лечить придется не Эндрю Пенроуз, а доктора Йонатана Штейнбока. Значит, Рене Бернал полагает, что сейчас пятидесятый год прошлого века. Еще одно несоответствие обычному описанию расстройства множественной личности. Насколько Штейнбоку было известно, субличности, обитавшие в теле больного РМЛ или вовсе не обладали ощущением конкретного времени, или воспринимали себя в том же времени, что и главная личность. Алиса же правильно называла год, описывая при этом викторианскую Англию второй половины XIX века, а профессор был уверен, что на дворе сейчас середина века двадцатого.

— Вы уже забросили занятия физикой ради деятельности по защите мира во всем мире?

Конечно, это был рискованный вопрос. Не так уж хорошо Штейнбок знал биографию реального профессора Джона Десмонда Бернала. Собственно, он и вовсе ее не знал, помнил только, что профессор добрую половину своей жизни посвятил деятельности, которая не прибавила ему славы, как ученому.

— Я никогда не бросал физику, молодой человек, — сказал Рене Бернал ворчливым голосом. — Вы, конечно, не знакомы с моими последними работами по электрохимии кристаллов… Вы читаете "Ежемесячные записки Королевского химического общества"? За январь месяц сего года, обратите внимание, эта статья еще наделает много шума, кое-кто из читавших ее коллег уже назвал описанный там метод "бомбой с часовым механизмом".

Пожалуй, не следовало профессору при сложившихся обстоятельствах упоминать о бомбах в каком бы то ни было контексте. Штейнбок раскрыл было рот, что сказать об этом, но промолчал, потому что следующей фразой Рене Бернал сделал еще более ошеломляющее заявление.

— Если мои исследования, — сказал он, — будут подтверждены в Принстоне и Барселоне коллегами, которые, насколько мне известно, уже начали изготавливать соответствующую аппаратуру, то в физической химии наступит новая эра, и до холодной термоядерной реакции окажется рукой подать, вы это понимаете?