Роберт Говард - Золото пустыни

Афзал-хан зарычал, и О'Доннелл понял, что попал в точку.

- Если бы мы были беспомощны, ты не пытался бы сейчас обвести нас вокруг пальца, а попросту перерезал бы нам всем глотки, не выманивая нас в долину, - добавил О'Доннелл масла в огонь.

- Сыновья шестидесяти собак! - прорычал Афзал-хан. - Я сдеру с вас кожу заживо! Вы будете заперты здесь, пока все не сдохнете!

- Если мы не сможем выйти из укрепления, вы не сможете войти в него, возразил О'Доннелл. - Более того, у тебя в конце концов останется лишь та горстка людей, которая сейчас разбросана по ущелью, и тогда с гор спустятся куруки, которые сейчас выжидают где-то в горах.

Перекосившаяся физиономия Афзал-хана говорила красноречивее всяких слов.

- Наш спор ничем нельзя закончить, кроме одного, - внезапно сказал О'Доннелл.

Увидев, что патанцы под защитой белого флага постепенно выходят из своих укрытий и приближаются, он повысил голос:

- Давай сразимся здесь на открытом месте один на один холодным оружием. Если победа будет за мной, мы спокойно и беспрепятственно уедем из Курука. Если победа окажется на твоей стороне, то пусть мои люди рассчитывают на твою милость.

- На волчью милость! - пробормотал Яр-Мухаммед.

О'Доннелл, внутренне напрягшись, ждал ответа афганца. То, что он предлагал, было, конечно, очень рискованно, но это был единственный для туркменов шанс выбраться из долины. Афзал-хан колебался. Он взглянул на своих людей, словно спрашивая у них, как ему поступить. Бандиты, все как один, угрюмо смотрели на него.

Было ясно, о чем они думали. Им надоела перестрелка, в которой преимущество оставалось за туркменами, и они хотели, чтобы Афзал-хан принял предложение О'Доннелла.

Их пугала перспектива возвращения куруков, запас патронов у них подходил к концу. В конце концов, если бы они лишились своего вожака, это значило бы только, что они лишились добычи, на которую рассчитывали. Аф-зал-хан, хоть и не отличался большим умом, но понял это.

- Я согласен, - проревел он, обнажая свою кривую саблю и отбрасывая ножны. Он взмахнул ею над головой: - Подходи, подходи и умри, ты, убийца неверных!

- Вели своим людям оставаться там, где стоят! - приказал О'Доннелл.

Услышав приказание, патанцы остановились, а над стеной поднялись головы туркменов, которые пристально наблюдали за происходившим, подняв ружейные стволы дулами вверх. Яр-Мухаммед не вышел из-за стены; он стоял возле нее, как бородатый горный дух, сжимая нож.

О'Доннелл не стал терять время. Держа в одной руке саблю, а в другой кинжал, он шагнул навстречу могучему афганцу. О'Доннелл был немного выше среднего роста, но Афзал-хан возвышался над ним по меньшей мере на полголовы. Мощные плечи и грудь афганца являли собой резкий контраст изящной фигуре мнимого курда; однако мышцы О'Доннелла были словно отлиты из стали. Его арабская сабля, хотя и не такая широкая и тяжелая, как кривая сабля Афзал-хана, была достаточно длинной, а ее лезвие было выковано из знаменитой дамасской стали, его невозможно было сломать.

Противники сошлись, и зазвенела сталь. Удары сыпались так быстро, что те, кто наблюдал за схваткой, едва успевали увидеть движение сабель, хотя все были искушенными воинами, давно привыкшими к оружию. Афзал-хан дико рычал, его глаза горели ненавистью, борода развевалась на ветру, а его сабля поднималась и опускалась с такой силой, что один его удар мог бы легко снести голову верблюда.

Но всякий раз кривая сабля афганца встречала на своем пути саблю О'Доннелла, который с легкостью и проворством отражал удары Афзал-хана, будто играя со смертью. Его сабля гнулась, но не ломалась, каждый раз распрямляясь, и, подобно жалу змеи, тянулась к груди Афзал-хана, к его горлу, отчего глаза афганца налились кровью бешенства.

Афзал-хан был опытным бойцом и обладал нечеловеческой силой. Но О'Доннелл вел себя мудро, все его движения были точно рассчитаны и экономны, и это давало ему преимущество. Он сохранял самообладание, и ему удавалось все время держать наступательную позицию, даже когда бычья сила Афзал-хана отбрасывала его назад. По его лицу текла кровь - одним из сильных ударов афганцу удалось ранить его в голову - однако его голубые глаза по-прежнему лучились.

Афзал-хан тоже был ранен. Острый конец клинка О'Доннелла задел его подбородок, и теперь кровь окрасила его бороду, что придавало ему совсем уж устрашающий вид. Он рычал и размахивал своей кривой саблей, и казалось, что его неистовый бешеный натиск в конце концов сломит сопротивление О'Доннелла, несмотря на все его мастерство и хладнокровие.

Наблюдавшие за схваткой туркмены и бандиты могли заметить, что О'Доннелл старался перейти к ближнему бою. Все ближе и ближе подступал он к афганцу, все опаснее казались удары кривой сабли Афзал-хана. Однако О'Доннелл сделал быстрое, едва уловимое движение рукой с кинжалом и снова отскочил на расстояние вытянутой руки. Снова он отражал бешеные удары кривой сабли, но теперь стальное лезвие его кинжала было окрашено в красный цвет, а по широкому поясу Афзал-хана текла струйка крови.

В глазах Афзал-хана, в том, как он рычал, были боль и отчаяние. Его движения теперь напоминали движения пьяного, однако он наносил удары с удвоенным безумством.

Кривое лезвие его сабли со свистом разрезало воздух, каждый удар мог стать смертельным для американца. Отбивая очередной удар, О'Доннелл не удержался на ногах и упал на колени.

- Курдский пес! - проревел Афзал-хан, и это был торжествующий крик победителя.

Туркмены, все как один, вскрикнули. Однако вновь мелькнуло узкое длинное лезвие кинжала - молниеносно, как жало змеи, вперед и назад.

Удар кинжала О'Доннелла был направлен в пах афганца, но пришелся по ноге. Лезвие перерезало мышцы и задело вену. Афзал-хан пошатнулся и выбросил руку в сторону, пытаясь удержать равновесие. В следующий миг О'Доннелл был уже на ногах, а его сабля занесена над головой бандита.

Афзал-хан упал так, как падает дерево. Из его головы толчками била кровь. Но даже сейчас жизненная сила еще не вышла из его тела. Он продолжал жить и ненавидеть. Кривая сабля выпала из его руки, но, стоя на коленях, он выхватил из-за пояса нож и даже успел отвести руку назад, замахиваясь, но тут нож выскользнул из его непослушных уже пальцев, и сам он рухнул на землю и неподвижно застыл.

Над долиной повисло молчание, а еще через мгновение она огласилась дикими криками туркменов. О'Доннелл вложил саблю в ножны, подскочил к упавшему афганцу и засунул руку под его окровавленный пояс. Его пальцы сразу наткнулись на то, что он и надеялся найти, - он вытащил пакет из промасленной бумаги и не смог сдержать радостного восклицания.

В пылу ожесточенной схватки ни О'Доннелл, ни туркмены даже не заметили, что патанцы подходили все ближе к сражавшимся и в конце концов образовали полукруг в нескольких ярдах от них. И вот теперь, когда О'Доннелл был занят рассматриванием промасленного пакета, длинноволосый патанский бандит метнулся к нему с занесенным ножом, собираясь ударить в спину.