Роберт Говард - Золото пустыни

О'Доннелла предупредил об опасности резкий вскрик Яр-Мухаммеда. Повернуться он уже не успел; не видя, но чувствуя своего врага, американец пригнулся, и нож просвистел мимо его уха. В то же мгновение чье-то мускулистое тело навалилось на его плечо с такой силой, что О'Доннелл упал на колени.

Прежде чем нападавший попытался нанести еще один удар, длинный кинжал Яр-Мухаммеда пронзил его грудь с такой силой, что острие кинжала вышло у патанца между лопаток. Когда враг упал, вазири вьщернул из его тела свой кинжал и, схватив О'Доннелла за халат, потащил его к укреплению, вопя, как безумец.

Все произошло в считанные мгновения - нападение патанца, прыжок Яр-Мухаммеда и отступление к стене. Остальные патанцы тоже бросились вперед, воя и рыча, как голодные волки, но клинок вазири мелькал неустанно над их головами и над О'Доннеллом. Такие же сверкавшие на солнце клинки О'Доннелл видел со всех сторон и, проклиная все на свете, он пытался остановить Яр-Мухаммеда, который, отбиваясь от врагов, продолжал тащить американца, не давая встать на ноги.

Возле лица О'Доннелла двигались волосатые ноги патанцев, его слух надрывали дикие дьявольские вопли и звон стали. Каким-то образом ему все же удалось вскочить на ноги, и в то же мгновение он услышал яростные крики за стеной - это туркмены опомнились и начали действовать.

Яр-Мухаммед был похож на безумного: сверкая глазами, он размахивал окровавленным кинжалом, и патанцы падали рядом с ним, как подкошенные. С силой схватив О'Доннелла, он перебросил его через стену, как мешок с зерном, а затем перепрыгнул сам, все еще не замечая, что его друг вовсе не смертельно ранен.

Патанцы не отставали, и даже стена не могла остановить их яростного натиска; однако туркмены дали по ним залп из ружей - замешательство было недолгим, и атака возобновилась. Рыча, как дикие звери, патанцы лезли на стену, подставляя грудь прямо под ружья туркменов. Между тем Яр-Мухаммед, безучастный к происходящему вокруг него, склонился над О'Доннеллом, лихорадочно шаря по его телу в попытках обнаружить страшную рану, которую, как он думал, получил его друг.

Он настолько был убежден, что О'Доннеллу нужна немедленная помощь, что не сразу сообразил, что из уст его друга вырываются не стоны умирающего, а яростные ругательства. Когда же Яр-Мухаммед понял, что напрасно беспокоился, он заключил своего друга в жаркие объятия. Но О'Доннелл оттолкнул его и бросился к стене, где ситуация складывалась уже не в пользу туркменов. Патанцы, сражаясь без вождя, образовали беспорядочную толпу в середине восточной стены; стрелки из башни вели по ним непрерывный огонь, но невообразимый хаос на стене мешая им достичь своей цели. Стрелки боялись попасть в своих, и их пули чаще всего пролетали в воздухе над головами сражавшихся.

Когда О'Доннелл оказался на стене, он увидел, что ближайший к нему туркмен выстрелом в упор превратил рычащую бородатую голову бандита в кровавое месиво. Вслед за этим, когда туркмен уже собирался вновь выстрелить, кинжал оказавшегося рядом патанца пробил ему горло, и туркмен свалился со стены, выпустив из рук ружье. О'Доннелл подхватил ружье и со всей силы ударил прикладом по голове патанца, уже взобравшегося на стену; приклад обагрился кровью, а патанец беззвучно сполз со стены на землю.

Бандиты и туркмены словно обезумели; борьба достигла высшего накала, кровь лилась рекой, и стену окутывали густые клубы дыма. У О'Доннелла уже не было времени оглядеться, чтобы определить, удержат туркмены стену или нет. Он видел только перекошенные рычавшие лица патанцев, маячившие перед ним, подобно кошмару. Не останавливаясь ни на миг, он молотил прикладом по этим страшным хищным лицам, пока огромного роста патанец не навалился на него, сбросив со стены.

Упав на землю, они начали отчаянно бороться. При падении О'Доннелл ударился головой о землю, и несколько мгновений все вокруг плыло у него перед глазами. Последними усилиями воли американец напряг зрение и увидел, что бородатый верзила занес над ним кинжал. Но в то же мгновение он вдруг страшно дернулся, и на лицо О'Доннелла брызнула его кровь - киберийский нож Яр-Мухаммеда снес бандиту полголовы.

Вазири оттащил безжизненное тело в сторону, и О'Доннелл, пошатываясь, поднялся на ноги. Он представлял собой ужасающее зрелище - его лицо, руки и одежда были залиты кровью, но американец, казалось, не замечал этого. Сражение на стене между тем становилось все более ожесточенным, но вот, наконец, патанцы дрогнули и начали медленно отступать к скалам.

Туркмены прочно удерживали стену, но О'Доннелл увидел брешь в их рядах и, стиснув зубы, тихо пробормотал проклятие - погибших было слишком много. Несколько патанцев тоже лежали мертвыми на стене, еще несколько - на земле внутри укрепления. Но число мертвецов за стеной было просто ужасающим.

Взглянув на эту картину, О'Доннел невольно содрогнулся от одной только мысли, как близки были к гибели. Если бы у патанцев был вожак, который разделил бы их беспорядочную массу на несколько отрядов, чтобы атаковать стену в разных местах одновременно, тогда у туркменов было бы совсем немного шансов уцелеть и выстоять. Но такого вожака не было, и судьба оказалась милостива к О'Доннеллу и его людям.

Патанцы залегли в скалах, периодически постреливая в сторону стены. Ветер доносил до О'Доннелла обрывки их ожесточенных споров и ругательств, но он уже не обращал на них никакого внимания, занявшись ранеными и пытаясь оказать им посильную помощь. Пока он был занят этим, бандиты вновь попытались ринуться в атаку, но энтузиазма у них за это время поубавилось, и первые же ружейные выстрелы с башни заставили их повернуть назад.

О'Доннелл быстро вернулся к углу стены и вновь стал изучать пакет, завернутый в промасленную бумагу, который он взял у Афзал-хана. В нем оказалось письмо - несколько листочков высококачественной бумаги, исписанных тонким изящным почерком. Письмо было не на урду, как сначала ожидал О'Доннелл, а на русском, с примечаниями на полях, сделанными другой рукой по-английски. Эти примечания поясняли суть письма, и по мере того как О'Доннелл читал их, лицо его все больше и больше мрачнело.

Как попало это письмо в руки неизвестного англичанина, написавшего свои примечания на полях, О'Доннелл не знал. Письмо предназначалось человеку по имени Сулейман-паша и красноречиво свидетельствовало о том, о чем О'Доннелл и сам догадывался, - о существовании заговора внутри заговора, зловещего кровавого заговора, скрывавшегося под маской международной политики...

Сулейман-паша был не только международным шпионом - он был предателем. Он предал людей, которым служил. Все нити этого дьявольского заговора, несомненно, вели на юг, и О'Доннелл тихо выругался, прочтя имена людей, пользовавшихся доверием правительства, которому они якобы служили. Теперь он твердо знал - это письмо ни в коем случае не должно попасть в руки Сулейман-паши. Теперь он, Кирби О'Доннелл, должен взять на себя ту работу, которую делал неизвестный англичанин, - он погиб, и его дело осталось незавершенным. Это письмо надо доставить на юг, где зловещие щупальца вероломного заговора уже подбираются совсем близко к беспечному и недальновидному правительству. О'Доннелл задумался, но, увидев приближающегося вазири, быстро сунул письмо за пазуху.