Мария Галина - Экспедиция

— Конечно, нет.

— А что случилось там, кстати, в том поселке? Чего он так испугался?

— Знаешь, — говорит, — меня самого это очень беспокоит. Потому что я понятия не имею.

— Так что же там все-таки могло произойти?

— Ведь я же сказал — не знаю.

Между камнями блестел лед. Тут вообще было холоднее, чем в предгорьях. На одном из склонов повис грязный снежный язык. Тут уже даже кусты практически не росли, потому что почва была уж очень скудной. Идти уже стало опасно — здоровые, острые глыбы и парочка-другая неприятных обрывов.

Томас шел впереди — легко, без напряжения, а мы тащились за ним. Я уже даже не ощущала ни неловкости, ни угрызений совести — просто старалась по возможности не падать.

— Послушай, — сказал Игорь тихо. — Погоди немного.

Я замедлила шаг. В результате мы тут же отстали.

— Ты знаешь, — говорит он. — Я подумал. Тут что-то неладно. Я ему не доверяю. Кто он такой?

Я вздохнула.

— Не знаю.

— Понимаешь, — говорит он, — я, наверное, идиот, но мне кажется, в нем есть что-то странное. Я иногда думаю, что он вообще не человек.

— Похоже на то…

— Что значит — похоже на то? Ты что-то знаешь? Откуда они вообще взялись? Что происходит?

— Говорит… нас спасают.

— Что-то не очень у них это пока получается.

— Да, — согласилась я, — не очень.

— Он — подсадная утка. Потому и пошел с нами.

— Ну да, — говорю, — я тоже так думаю. Вся эта организация. И, похоже, в дороге они нас опекают. Это они так устроили, что нас отпустил комендант Лазурного. А он нас всю дорогу пас. Обеспечивал безопасность. По возможности, конечно. А в результате мы все равно оказались в такой глубокой заднице, что он ничего не смог сделать.

— Почему?

— Почему не смог? Ты знаешь, я думаю, что они действительно пытаются сделать что-то мирно, что-то выправить. И действуют больше подкупом, или там, даже шантажом… угрозами. Но не силой. А тут они напоролись на силу. Вот и все.

— И ты хочешь с ним идти дальше, — угрюмо сказал он.

— Игорь, — отвечаю, — мы ведь сами не справимся.

— Справимся.

— Нет. Его ведь не даром отправили с нами. Его отправили нас охранять. А это значит — у него есть какие-то навыки. А у нас нет.

— А ты знаешь, куда он нас вообще ведет?

— Нет, — говорю. — Но ведь нам сейчас главное — отсюда выбраться. А там… да если мы окажемся в нормальном месте, я такое им устрою.

— Думаешь, сможешь от него потом отделаться?

— Господи, да мы же сами вольны выбирать, что нам делать дальше. Если останемся в живых.

— Вот увидишь, — сказал он угрюмо, — они нас уберут. Уничтожат. За то, что мы теперь знаем больше, чем надо.

— Что ты? — говорю. — Они же зачем-то все это затеяли. Они ведь гуманисты. Спасатели.

— Знаем мы таких гуманистов… Сейчас я с ним разберусь.

Я испугалась. Мы сейчас все передеремся, а тогда уж точно — конец.

— Оставь, — говорю. — Нашел время, ей-Богу.

— Он мне за все ответит.

— Он виноват в том, что нас сюда вытащил. А в том, что случилось с Геркой, он не виноват. Ты хочешь с него еще и за чужие грехи спросить? Ты пойми, — говорю, — нам ведь идти дальше. А что хорошего, если вы будете все время бросаться друг на друга? Мало того, Игорь, я ничего в таких вещах не понимаю, но мне кажется, что кто-то один должен командовать. А я на себя такой ответственности не возьму. И как нам выбраться отсюда — понятия не имею. Помолчи ты, Бога ради. Хотя бы пока вниз благополучно не спустимся.

— Ладно, — ответил он неохотно.

Мы так и брели, не слишком прибавив шагу, и молчали, потому что непонятно, о чем было говорить.

Неожиданно Томас, который по-прежнему шел впереди и, кажется, не испытывал никакой усталости, кинулся к трещине, в которой залегла глубокая тень, и заорал:

— Сюда! Скорее!

Мы побежали к нему. При этом Игорь, который бежал сзади, все время тихо чертыхался — у него были неудобные ботинки со скользкой подошвой.

— Что стряслось? — спросил он.

— Прячьтесь в тень. И побыстрее!

Мы только-только успели забиться в эту щель, как из-за склона выплыла черная точка. Она быстро увеличивалась в размерах, слишком быстро, — и мы увидели вертолет, который летел нам навстречу. Он пронесся прямо над нашими головами, правда, не слишком низко, но видно и слышно его было отлично — и направился в сторону базы.

— Похоже, нас все-таки ищут, — пробормотал Игорь.

— Скорее всего, это круговой облет, — сказал Томас. — Они нас не заметили. Подождем немного, на всякий случай.

— Тут очень холодно.

— Что поделать… они могут вернуться.

— И сколько так ждать?

— Полчаса… Час…

— За это время тень уйдет. Солнце подвинется.

— Ну, тогда и мы уйдем. Они же не будут все время летать именно над этим местом.

— И черт меня дернул, — говорю, — ввязаться в эту авантюру.

— А что бы иначе делала? — возразил Томас. — Ходила бы в эту свою редакцию, которая ничего не издает? Притворялась бы, что работаешь? Вы же ничего не делаете. Я имею в виду — вообще ничего.

— Как это ничего? Мы живем. По крайней мере, пытаемся выжить.

— Разве это занятие?

— Не знаю… — говорю. — Просто не думала об этом.

— Беда в том, — говорит Игорь, — что те, кто что-то делают, почему-то постоянно делают не то. Начинают что-то организовывать. Командуют. Стреляют.

— В том-то и дело, — говорит Томас. — Они делают не то, что надо.

— Не бывает — как надо. Просто — не бывает.

— Насколько я знаю всяческую эсхатологию, — говорю, — после того, как станет совсем уж круто, должно наступить царство вечного блаженства. Только вот я это запредельное состояние что-то плохо себе представляю.

— Ты что, дура? — отвечает Игорь. — Это же символика!

— Вот именно.

Дело в том, что, по моему мнению, жизнь — во всяком случае в теперешнем ее понимании — с миром вечного блаженства никак не сопрягается. А то, что нам в лучшем случае обещают, — какое-то совершенно другое состояние. Да и никакие религии, по-моему, и не обещают жизнь. Тогда — что?

При этом в голове у меня почему-то параллельно вертелся дурацкий стишок насчет того, что если вы утонете, то, естественно, ко дну прилипнете. Полежите-полежите, а потом — привыкнете.

Вот в том-то все и дело.

— Полчаса уже прошло, — говорю, — а час пройдет еще не скоро.

— Ладно, — ответил Томас, — пошли.

И мы пошли дальше.

Этот вертолет добавил нам хлопот, потому что теперь мы все время озирались и прислушивались, и дорогу старались выбирать поближе к возможным укрытиям. А дорога пошла поганая. Теперь нужно было очень внимательно смотреть, куда ставишь ногу, а слежавшийся меж камнями лед подтаял на солнце, и было очень скользко. Не мое любимое занятие, одним словом…

Беда в том, что я не гожусь для скалолазанья.

По очень простой причине — некоторые представители человечества открыто признаются в этой своей слабости, кое-кто не признается, у кого-то она выражена больше, у кого-то — меньше, но вообще-то, это извечный страх существ человеческой породы — о нем всегда вспоминают, когда профессионально или стихийно хотят показать нечто самое страшное, изначально отторгающее человека от себя.