Мария Галина - Экспедиция

— По-моему, такое изобилие подозрительно, — сказал Игорь.

— Сама эта организация подозрительна — откуда у них все это?

— Я проверял, — покачал головой Вадька. — Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия — ни покупки, ни хранения, — ничего. Никаких сомнительных операций.

— Да, — согласилась я. — Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.

— Ну так что же ты решила? — спрашивает Вадька. — Едешь, что ли?

Я вздохнула.

— Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.

— Это может быть опасно, — говорит он. — Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?

— Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он — ничего. Вполне живой.

— Они же караванами ходят, — объясняет.

— Мы все напуганы, — говорю. — Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.

— Ясно, — говорит Вадька. — Значит, ты едешь. А ты, Игорь?

Игорь немного помялся, потом сказал:

— Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.

Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой — нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются — сознательно или бессознательно — для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег… пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже — что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина — вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах — хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу — собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, — Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи — об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня — зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа — все равно, по какому поводу, — в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.

— И обувь, — добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. — Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.

Он-то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей — из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется — если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна — его почти все боялись, как я потом выяснила.

Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром — ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.

Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность — мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.

Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение — ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.

Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада — перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе — длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности скупая, нетронутая, равнодушная.

В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали — Кристина по природе человек аутичный, Игорь, по-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, — он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, по-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.