Мария Галина - Экспедиция

Самым разговорчивым был Герман — он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, по-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали — оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни — вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.

А привычка осталась.

И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.

По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, по-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.

— А ты где работал, Томас? — говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.

— Программистом, — лениво ответил Томас, глядя в окно. — Было одно такое заведение, потом его закрыли.

— Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.

— Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.

Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.

Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Мне плохо, — говорит она шепотом. — Меня, кажется, укачало.

Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая — в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?

— Герка, — говорю. — Останови машину. Кристине плохо.

Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.

Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.

— Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?

— Герасим, заткнись, — говорю. — Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать… А она привыкнет со временем.

— Привыкнет она, как же…

Томас поглядел на полупрозрачную Кристину, вздохнул и полез обратно в джип. Какое-то время он копался в вещах, сваленных на заднем сиденье, потом вынырнул, держа в руках термос и какой-то флакон с таблетками.

— На вот, запей, — сказал он, протягивая ей крышку от термоса, над которой поднимался пар. — Говорят, это помогает.

— От чего помогает? — спрашиваю.

— От морской болезни. Тебе тоже дать?

— Нет, — говорю. — В этом смысле я все еще в порядке. Вы мне лучше кофе налейте.

— Сама нальешь, — отвечает, — раз в порядке. — И отошел к джипу.

Я присела рядом с Кристиной и стала ждать, когда она освободит кружку. К Кристине постепенно возвращался ее естественный цвет.

— Ты как фрекен Снорк, — говорю. — Она тоже меняла цвета в момент душевного напряжения.

— Смеешься, — слабо ответила она. — А как я дальше поеду?

— Отсидишься и поедешь. Это все от того, что мы выехали на пустой желудок. А сейчас найдем какое-нибудь уютное место, позавтракаем…

— Не хочу слышать про завтрак.

— Ну, не хочешь, и не надо. Просто так посиди.

После теплого нутра машины на обочине, казалось, было невыносимо холодно. Я увела руки в рукава и стала глядеть на небо — просто потому, что больше глядеть было некуда — по обе стороны шоссе расстилались пожухлые бурые поля.

Как раз когда я бессмысленно озирала горизонт, за краем земли что-то бухнуло, и на горизонте возникли темные точки, которые стремительно увеличивались, приближаясь к нам. Роскошные военные самолеты прочертили небо у нас над головами, они шли в треугольном строю и были красивы той жестокой красотой, которая отличает лишь очень функциональные вещи. Они исчезли за противоположным краем неба так же быстро, как и появились, и только потом ударила звуковая волна, такая мощная, что в джипе задрожали стекла. На какое-то время я оглохла — вокруг стояла красноватая, пульсирующая тишина.

— Интересно, куда это они? — сказал наконец Герка. Голос его показался непривычно тихим — цыплячий писк, а не голос.

— Не думал, что они еще летают, — пробормотал Томас. — Во всяком случае, хорошо, наверное, что нам не туда.

— Поехали, — говорит Кристина. — Мне уже лучше. Не надо тут больше сидеть.

Находиться в джипе, да еще когда он опять тронулся в путь, почему-то казалось безопаснее, хотя, на самом деле, движущаяся мишень — такая же мишень. Игорь, кажется, заснул, а Кристина сидела такая напряженная, уставившись взглядом в пространство, что я решила как-то ее отвлечь.

— А правда, — говорю. — Как же ты решилась ехать, бедняга, если тебе в машине так погано?

Она нахмурилась.

— Я и не хотела никуда ехать. Я думала, они мне какую-нибудь другую работу дадут, в городе. Но другой они не давали. Я просила-просила, просто — нет и все. А таких лекарств, которые у них на складе лежат, я уже год как раздобыть не могу. А у меня мама только на них и держится.

— Кристи, ты хоть представляешь себе, что все это немножко опасно?

— Ну, представляю. Можно подумать, ты сама не боишься. А зачем тогда поехала?

Я задумалась. То, что попервоначалу меня подбил на эту глупость Вадька Заславский, на самом деле ничего не значило — я могла бы запросто отказаться, и все равно он бы мне ничего не сделал. Наверное, поехала я потому, что терять мне было нечего. У меня не осталось ничего, что помогало бы цепляться за жизнь, я могла протянуть еще какое-то время, как-то извернуться, но сил на то, чтобы изворачиваться, оставалось с каждым разом все меньше и меньше. В результате, меня ожидал тот же конец, который настигал все больше жителей города, в особенности, одиночек — смерть от голода и слабости в нетопленой квартире, когда человек ложится и не встает больше потому, что нету сил одеться и выйти из дому, да и незачем это делать… У меня не оставалось никакой надежды на лучшую участь, но почему-то от этого я себя чувствовала только легче. Спокойнее, во всяком случае.