Семиен Слепынин - Второе пришествие

Бежать! Немедленно уходить отсюда! Но куда? В Западной Европе немногим лучше.

С чувством крушения всех надежд Иисус долго бродил по городу. Неожиданно очутился на безлюдном мосту. Свесившись через перила, увидел глубоко внизу тускло поблескивающую маслянистую воду. Именно отсюда бросались вниз головой отчаявшиеся люди — наркоманы, банкроты. А он кто? Бог-неудачник, обанкротившийся рыцарь духовности. Но у него нет даже вот этого последнего человеческого прибежища — возможности покончить с собой. Он бессмертен. Его словно кто-то оберегает для высокой миссии. А миссия не удалась… И еще ему не давали покоя мысли, взволновавшие в ресторане, их связь с фильмом “Бог в преисподней”. К фильму он отнесся, видимо, слишком легко и пренебрежительно.

Походив еще немного по улицам, Иисус окончательно привел свои расстроенные чувства в порядок и зашел в кинотеатр. Не без удовольствия следил он за бурно развивающимся сюжетом. Однако сейчас Иисус видел в фильме гораздо большее, чем раньше. Хотя действующими лицами выступали Бог, черти и сам правитель преисподней — Сатана, фильм был насквозь материалистическим. Иисус видел в нем блестящее гротескное воплощение действительности. Он начал проникать в скрытый смысл фильма, понимать его основной конфликт — конфликт всемогущего добра с непобедимой земной пошлостью и злом. Когда на объемном экране увидел превосходно сделанную сцену вальпургиевой ночи нечистой силы и вспомнил почти такую же сатанинскую пляску в ресторане, он даже мысленно воскликнул: “Браво!”

Особенно эффектны и полны смысла финальные сцены, когда всеблагой, духовно озаренный Бог, потерпев поражение, со страдальческой улыбкой покидает преисподнюю. Изгнание с Земли духовного начала и добра — так надо понимать эти сцены, имеющие центральное значение в философской структуре фильма. После ухода Бога над преисподней еще с минуту сияло, как последняя надежда, лазурное небо. Но вот и оно начало словно опускаться, тяжело и свинцово давить. На небо наползали зловещие багровые и черные тона, что воспринималось как неумолимо надвигающийся на человечество мрак бездуховности и нравственной смерти.

“Страшноватая концовка”, — поеживался Иисус, покидая зал.

Остаток ночи и весь следующий день Иисус находился в странном настроении — одновременно приподнятом и печальном. Днем он устроился в почти безлюдном парке. То перелистывал свежие газеты, то, отложив их в сторону, с радостным волнением вспоминал отдельные эпизоды фильма, чувствуя, что приобщился к чему-то высокому и прекрасному. Иисус начал считать фильм одним из вершинных достижений философски насыщенного, смыслового искусства, сравнимым разве лишь с “Фаустом” Гете.

Несколько увлекающийся Иисус, конечно, преувеличивал, хотя не очень сильно. Прогрессивные журналисты, как заметил он, также уловили глубинную сущность фильма и высоко оценили ее.

С пессимистической концовкой фильма Иисус не был согласен. Даже эта страна не совсем безнадежна, если в ней есть такие люди, как создатели фильма, испытывающие духовные тревоги и нравственные страдания.

Приключения в заокеанской стране и фильм на многое открыли Иисусу глаза. Он вспомнил основные вехи своего взросления: Саврасов (об ученых Иисус думал сейчас почти без антипатии), Луиджи Мелини, фильм — и понял, что его миссия в сущности глубоко бессмысленна и смешна. Человечество и без него справится со своими тревогами и заботами. Он лишь сбил с толку людей, особенно верующих, да и сам запутался. Нелепую историю со вторым пришествием надо как-то достойно закончить.

Но как? Согласиться с учеными, что он… феномен? Но это же нелепо! Иисус уверен в двойственности, почти противоречивости своей сущности. Он — человек, созданный из материи, ему отмерен лишь один миг из вечности. И в то же время он — сама вечность. Он — Бог.

Иисус чувствовал, что в его раздумья о Боге вкрадывалось что-то новое. В художественно образном мышлении Иисуса под Богом все чаще рисовалась не прежняя мистическая, потусторонняя сущность, а сама природа, как единственная причина самой себя, как нечто похожее на безграничную и вечную субстанцию Спинозы. Но пантеистические и даже материалистические прозрения были весьма смутными и кратковременными. Многого Иисус не понимал.

Но он ясно понимал и остро предчувствовал то, что наполняло душу печалью: его земное вещественное подходит к концу. Как, каким образом осуществится переход в иной мир, он не знал.

А сейчас Иисус сидит в недоступном для смертных убежище — глубокой горной впадине в ожидании манящего и жутковатого перехода. Иногда подходил к пенистому потоку. Шум и грохот скачущей по камням воды немного отвлекал от тревожных дум. Потом возвращался на прежнее место, садился на камень перед кострищем и бесцельно шевелил палкой давно потухшие угли.

Все чаще стала подкрадываться юркая и скользкая мысль: с божественной трансценденцией, видимо, что-то далеко не так. Но она же есть! — восклицал Иисус. Именно сейчас зовы ее, ранее невнятные и смутные, становились все более четкими и настойчивыми. Однако у Иисуса почему-то не возникало желания заглянуть за черную завесу. Там, чувствовал он, таится для него как для Бога какая-то опасность.

Вечером, в сгустившейся тьме, у Иисуса уже не хватало сил бороться с наваждением, с таинственной властной силой. Более того, его охватило вдруг жгучее любопытство, неодолимое желание хоть краем глаза заглянуть в тот мир, откуда он пришел.

И настал момент — желанный и пугающий. Окружающий мир земной померк, он просто для Иисуса перестал существовать. Его обступила густая тьма — небытие. В тот же миг будто разряд молнии выхватил из черных глубин небытия какую-то ослепительную картину. Что это? Божественная трансценденция? Иисус не успел ничего разобрать, ибо картина тотчас погасла, как в тот раз в чикагской гостинице.

Неудача… Зов потустороннего, заманчиво таинственного мира снова оказался бесплодным.

Но нет! Снова разряд молнии, завеса внезапно разорвалась, и перед Иисусом распахнулся сверкающий неземной мир… Божественная трансценденция!

Иисус засомневался: она ли это? Слишком непохожа открывшаяся картина на потусторонний, идеальный бесплотный мир. Слишком все здесь конкретно и вещественно! Вскоре Иисус забыл и о своих сомнениях, и о божественной трансценденции — настолько он был ошеломлен, буквально захвачен и потрясен проносившимся внизу зрелищем.

Чем-то давно забытым и родным повеяло на Иисуса, когда увидел под собой изумительно благоустроенную и в то же время как будто нетронутую, первозданную планету. Как герой сказки, он парил над зелеными лугами, хрустально чистыми озерами и шумящими лесами. Видел внизу города, точно сотканные фантазией сновидения — светящиеся и многоцветные, как радуга, ювелирно отчеканенные из гранита и мрамора. Вот один город, как пушинка одуванчика, подхваченная ветром, сорвался с места и переплыл в другой климатический пояс планеты. Горожане, видимо, пожелали переменить природную обстановку.