Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая

Совесть — эта маленькая сволочная субстанция, нашептывала в оба уха не очень приятные слова, от которых — только краснеть. И скажи эти самые слова посторонний человек, он заставил бы их взять обратно. Но совести морду не набьешь.

А еще он дивился невесть откуда взявшейся злости — всеобъемлющей, яростной, бушующей, словно пожар. Но это было не то яростное безумие, что толкает на непродуманные алогичные поступки. Его злость заставляла его внимательнее вглядываться в мир и лица. Его злость рисовала на его лице высокомерную и жалящую усмешку существа высшей касты. Его злость обостряла чувства и разум.

И он чувствовал, что от мягкого, душевного и незлобивого существа, что жило некогда в мире, остались лишь воспоминания. Никогда! Никогда больше не быть ему мягким и незлобивым. Никогда не проводить время, отдаваясь полностью и без остатка созерцанию огненных сполохов огня в пасти камина, отвлеченным беседам, прогулкам под звездным куполом небес.

Не забыть. И простить — навряд ли. А уж того, что его сияющий мир разорван, разбит на куски — и подавно.

«Ох, Ордо, — кольнула горькая мысль, — чертов щенок, сучье ты дитятко. Но к чему? Ну, зачем?»

— Дагги, вы? — раздался вопрос, и он удивленно вскинул взгляд.

«Дагги» Немногим и в той, прошлой жизни он позволял эту вольность. Лишь друзьям да воспитанникам.

Он вглядывался в лицо парня, подошедшего к столу. Не особо высокий, худощавый, скуластый. А в чертах лица — нечто утонченное и диковатое одновременно. Зеленые глаза смотрят несмело, таят под ресницами тень надежды.

Кольнуло сердце в миг узнавания.

— Илант, — улыбнулся он, пряча боль. — Присаживайся. Рад тебя видеть.

Оторопь охватила душу, волнение заставило порозоветь щеки. И невероятно и невозможно, но реально. А в возможность встречи не верилось совсем. Пусть один из всех. Но живой и рядом. Один из четверых. Мальчик, которого он когда-то воспитывал, как сына.

— Вы живы…. - ошеломленно проговорил юноша, опускаясь на табурет. — А я не ждал вас увидеть.

— Я вижу и ты жив, — заметил Дагги, чувствуя, как тает кусок льда, застрявший у сердца.

— Как хорошо, что вы меня нашли, — проговорил юноша взволнованно. — Я вас искал, но тщетно.

Да-Деган устало вздохнул.

— Я сегодня вышел из форта, мальчик, — прошептали его губы.

Хотелось сказать много больше, но горячий комок сдавил гортань, мешая говорить.

Илант! Он помнил все его детские проказы и выдумки. И наивное восхищение и каверзные вопросы. Рев по поводу разбитых коленок и смех без всяких причин. Илант был открытым мальчишкой. А сейчас рядом сидел изможденный, угрюмый парень и кристальное сияние глубоких, изумрудно — зеленых глаз потухло, превратившись в равнодушно — усталую гладь пруда подернутого ряской. На лице были только усталость, да печаль. Да еще, быть может, самая кроха надежды.

— Вы были в форте? — тихо спросил юноша. — Шел слух, что вы погибли.

— Ты веришь слухам, которые распускает Корхида? — усмехнулся Да-Деган. — Впрочем, — добавил он мягче, — что форт, что могила, для многих нет разницы.

Илант тяжело вздохнул, устало опустил взгляд.

— Илант, — проговорил Да-Деган, — что было, оно уже в прошлом. Главное, мы встретились. Думаю, я как-нибудь приспособлюсь к этому миру, а нет — так ему придется приспосабливаться ко мне. И жаль, что я не много могу сейчас предложить тебе. Только свое общество. Кстати, не подскажешь где можно снять комнату на ночь? Неохота бродить под дождем.

Илант несмело улыбнулся. Похоже, что за истекшие четыре года он разучился улыбаться.

— Я могу предложить вам остановиться у меня, — проговорил юноша. — Хозяин обеспечивает мне квартиру — роскошное жилье! По сути, это — чулан. Два на три метра. Но с толстой дверью и хорошим засовом. В окно не пролезет и кошка, что уж говорить о ворье. Вы останетесь?

— Думаю, я могу себе это позволить, — усмехнулся Да-Деган. — Если ты не заломишь заоблачную цену.

Тускло горел светильник, освещая каморку. Матрац, набитый душистыми травами, служил постелью. Вот и вся мебель, если не считать вешалки на стене, да зачитанной до дыр книги. Что ж, много лучше гостеприимства форта. По крайней мере, пол не заливает вода. Сухо и тепло — уже немало.

Трепетный огонек свечи бросал теплые отсветы на лицо Иланта, и оно казалось мягким, почти умиротворенным. Сидя на матраце, подтянув колени к груди, он смотрел на Да-Дегана, и в его глазах читалась надежда.

«Чем я могу тебе помочь?» — подумал Да-Деган и невольно вздохнул. В кармане — чужой кошель с остатками денег. Если экономно расходовать — хватит на неделю. Сам без кола, без двора. Вольный ветер, свободный скиталец. Впрочем, терять тоже — нечего.

Да-Деган перевел взгляд с лица юноши на огонек. От теплого золотистого света становилось светло на душе. Ненадолго.

— Так и получается, — проговорил Илант невесело, — Лиге нет дела до нас. Что ей Рэна? Видно, пустяк. На Рэне вовсю хозяйничают Йоне, Корхида и Хэлдар. Ну, и во главе Аторис Ордо. Глумятся, грабят и душат. С момента бунта прошло четыре года, но Рэна так и не оправилась от потрясений той войны. И не оправится, наверное, уже никогда. Да если б дело было только в разрушенных энергостанциях, потерянных технологиях, да взорванном инфоцентре. Дело не в этом. Выживая, многие деградируют. Ах, Дагги, на Рэне процветает рабство, пусть неявное, но вы сами учли — как ни называй, а суть-то от этого не меняется. За кусок хлеба многие готовы работать от зари до зари, да ладно б только это…. Те, кто порасторопнее, кто сумел быстренько адаптироваться — не пренебрегают ничем. Продан, вывезен на Раст-Танхам практически весь культурный фонд. Картины старых мастеров, украшения первобытных племен. Все, что имеет хоть какую-то ценность — утекает сквозь пальцы, не задерживаясь в руках. Рэна — нищая планета — все залежи полезных ископаемых выбраны давно, сырьевых колоний нет. Контрабандистам то на руку. На Рэне сотни лет не выращивали ничего, кроме винограда да роз. Теперь вот учимся выращивать хлеб, да пасти какой-то скот. Но это скорее от отчаяния. Всем нас когда-то снабжала Лига. И хлебом и солью.

— То верно, мальчик, а Рэна учила лучших врачей, рождала поэтов, ювелиров, художников.

— Да кому сейчас это надо?! Поэты лижут сапоги контрабандистам, художники подыхают с голода! Это не мир. Это — жуть! Кто осмеливается прямо сказать правду — того в Файми или на виселицу. Средневековье!!!

Да-Деган невольно отметил глухую ненависть, что звучала в голосе юноши. Казалось, этот голос — словно струна, готовая оборваться. Ненависть душила юношу, глухая, слепая, бездушная. Она положила пальцы на горло и не давала даже вздохнуть. Но слез не было. Вместо них на самом дне зеленых глаз горел жуткий диковатый огонек.