Мария ГАЛИНА - 2009 № 9

— Сейчас светло, — Уля по-прежнему говорила шепотом, — надо успеть. Когда станет темно, будет совсем плохо..

Он хмыкнул. Ночь в пустыне наступает стремительно.

— Смотри! Смотри!

Она схватила его за руку. Пальцы у нее были цепкие и горячие.

Сначала он не понял — птицы и птицы. Потом спохватился: пара уток летела над глинистыми холмами, порой почти касаясь земли. Утки действительно были красными — ярко-алыми, с пурпурным и золотистым отливом, лишь миг спустя он понял, что всему виной яростный закат, окрасивший их оперение в тона, скорее, присущие радостным птицам райских островов.

— За ними, — Уля подпрыгивала от нетерпения, продолжая тянуть его за руку.

Утки, пролетев еще немного, уселись на купол полуразрушенного древнего строения. Они все еще казались красными, но уже цвета дотлевающих угольев. Самые обычные птицы. В отличие от него самого, они были частью окружающего ландшафта. Они были дома.

— Туда, — торопила Уля.

Он вырвал руку. На запястье остались красные следы от ее маленьких пальцев.

— Уля, — сказал он, — я передумал.

— Ты что? — ее узкие глаза отразили уходящий огонь заката. — Дурак? Нельзя «передумал». Надо скорей!

— Зачем? — спросил он.

— Гнездо. Они покажут гнездо!

Он покачал головой и понял, что звук, все время тревожащий его, умолк. Мухи прекратили жужжать и пропали — близилась ночь.

— Уля, — сказал он шепотом, потому что в небе стали медленно зажигаться зеленые звезды и мир вокруг настоятельно требовал молчания и тихой нежности. — Уля, зачем все это? Я больше не хочу ловить животных. Не хочу их убивать. Даже эти зоопарки, эти вольеры... Да, я знаю, ходить вот так, с ружьем и силками — это побег, единственный способ побега в наше время, другого способа нет, в городе сейчас гораздо легче пропасть, чем в горах, смешно, да? По городу ночью ездят черные машины, бесшумные машины, и люди, перетянутые в рюмочку скрипучими ремнями, люди с кожаными портупеями входят в подъезды чужих домов и уходят с добычей. И пока ты там, это может случиться с тобой в любую минуту. Как это случилось с моим профессором. С отцовским сослуживцем. С моим соседом-командармом... Но разве я не стал таким же воронком в ночи — для малых сих? Клетка в зоопарке, из которой выход — только в мусорную печь... десять лет без права переписки... какая разница? У них маленькая жизнь, полная опасностей, — лиса там, сова в ночи, я не знаю... ну, а я — как бы сверх того. Как бы лишнее зло, карающий огонь, судьба, мельница смерти, разлука с близкими, с домом... Зачем мне это? Я устал, Уля. Каждый раз, когда я возвращаюсь в город... моя жизнь прекращается. Я не живу, я просто считаю дни до новой экспедиции. До нового поля. Но ведь есть другие способы выжить. Ведь можно просто поселиться в заповеднике, на кордоне... никуда не уезжать, смотреть, как природа меняет наряды, как...

Ему ни с того ни сего вспомнился веселый бешеный взгляд Михаила Рычкова, и он осекся.

— Или уехать в маленький город, — сказал он безнадежно, — совсем маленький. Учить детей. Ходить с ними в походы по родному краю...

Уля вдруг толкнула его кулачком в грудь так злобно и яростно, что он не удержался, пошатнулся и с размаху сел на сухую землю.

— Ты что, — спросил он растерянно, — с ума сошла?

Вопрос прозвучал нелепо — поскольку мысль о безумии Ули все время маячила где-то на задворках сознания. Он остался один на один с сумасшедшей, в совершенно безлюдной, дикой местности.

Уля вдруг выругалась, замысловато и крепко, чего он никак не мог ожидать от скромной местной девочки. Скорее всего, сказалась суровая школа Рычкова.

— Э, — сказал он, — полегче!

— Ты зачем, — теперь она плакала злыми сухими слезами, — зачем говорил? Зачем врал? Говорил, ищешь красную утку. Я поверила. Привела тебя. А сам...

— Я не врал, — сказал он беспомощно, — я просто... ну вот подумай, Уля... вот сейчас я поймаю взрослую особь... взрослую птицу...

— Нет!

— Посажу ее... куда? В мешок? У меня есть специальный такой мешок. Увезу ее от ее пары, от ее гнезда. От ее дома.

— Нет! Гнездо! Гнездо!

— Что?

— Нужно гнездо, птица покажет! Покажет, где гнездо!

— Да мне и не заказывали гнездо, Уля. Разве что... птенца тоже нелегко довезти, впрочем.

— Тебе не нужно гнездо? — изумленно спросила Уля, закатившееся солнце продолжало страшно и неестественно полыхать в ее черных глазах. — Зачем же врал? Значит, ты ищешь камни? Как искали те, мертвые?

— Какие мертвые? Какие камни? Да что вы все твердите одно и то же!

— Страшные камни, камни-убийцы. Те, что молчат, лежат и убивают.

— Нет, — сказал он сердито, — ничего я знать не знаю Ни про какие камни-убийцы. Я ищу животных. Искал. Тьфу ты!

— Тогда пошли, найдем гнездо.

Опять двадцать пять. Разговор пошел по кругу; впрочем, от сумасшедшей чего ждать? Хуже всего было то, что и в своей собственной нормальности он уже не был уверен. Что здесь творится такое, что сводит людей с ума?

— Уля, — сказал он проникновенно, — ну его, это гнездо. Лучше давай выбираться отсюда. Ты говорила, тут есть вода. Наберем воды и пойдем. Ночью, по холодку. Где вообще ближайший населенный пункт?

Уля как-то странно замычала, неразборчиво, словно сжимала зубами тряпку.

Он в ужасе взглянул на нее: бледное пятно лица плавало в наступивших сумерках, словно воздушный шарик. Она бессмысленно таращилась, пытаясь что-то выговорить, и он, проследив направление ее взгляда, тоже окаменел.

То, что пряталось за камнем, теперь стояло перед ними, пошатываясь на четырех лапах — влажно и черно блестя в полумраке: глаза, самосветящиеся бледным молочным светом, выкачены, как два мутных рыбьих пузыря...

— Это... — Он понимал, что нужно стрелять, но не мог заставить себя пошевелиться. — О господи!

«От страха ночного и от стрелы, летящей днем», — неожиданно всплыло в памяти, а он и думать забыл, что помнит.

Зверь стоял, покачиваясь на высоких ногах, потом медленно припал к земле. Все движения его были замедлены, словно он двигался в воде, но не оставляли сомнения в намерениях животного. Уля взвизгнула и бросилась прочь, слепо, не разбирая дороги, он, сбросив наваждение, сумел наконец преодолеть столбняк, подхватил ружье и выстрелил — бессознательно, поскольку разум его все еще не в состоянии был осознать происходящее. Вспышка на миг выхватила из темноты алое влажное мясо морды, белые глаза без век, оголенные до корней острые зубы.

Отдача ударила в плечо, одновременно выстрел отбросил нечто, заскулившее и перевернувшееся на лапах, и только когда он увидел, как нечто медленно, неуверенно, но упрямо вновь поднимается с земли, он тоже бросился бежать, как утопающий за соломинку, хватаясь за бесполезную «ижевку», которая сейчас только мешала ему в беге. За ним двигался влажный, блестящий сгусток тьмы.