Юрий Дружков - Прости меня…Фантастическая поэма

В доме тишина. Я стою у окна и говорю — говорю в темноту.

— Жалею, что не могу тебя видеть… Но буду все объяснять. Надеюсь на тебя. Тебе видней, что надо и как дальше. Не волнуйся, не подведу. Буду ждать. Но я не могу сидеть, пойми, если можешь. Не могу. Судьба или не судьба, не знаю. Так вышло. Единственный шанс. Это рядом. Это пустяк. Это не больше того, что уже произошло. Пойми… Бежать к дипломатам? Как? А чемодан? Ведь я не мог уничтожить его прямо на аэродроме… Жду вестей. Не знаю, как лучше. Мне обещают. Вернут обратно… Тебе видней. Спокойной ночи. Ты, надеюсь, не потерял меня?

…Лимузин Американца поплыл от ворот по синей реке асфальта, глотнул ее мигом со всеми дорожными знаками, шарами бензоколонок и цветными домиками на холмах.

Американец блаженствовал за рулем. Он играл скоростью, ветром и далью. Мимо назад убегали, пятясь, большие фургоны с нарядными боками, не хотели, но тоже пятились низкие лаковые «форды», «кадиллаки», «бьюики».

Человек стосковался по рулю, по шумным асфальтовым рекам. И город бежал, надвигался по этой синей полированной глади.

Я не мог привыкнуть к разливу, мельканию красок, шороху асфальта, рокоту желтых, малиновых, зеленых, полосатых фургонов, у которых двигатели булькали солидно и неторопливо, как и подобает великанскому сердцу.

Я не мог привыкнуть к неожиданным звукам и голосам, к легкой рубашке и теплому воздуху. Я не мог привыкнуть. Мне казалось, я вижу все это моим лучом, на экране. Я далеко, меня здесь нет. Я только вижу. Я могу повернуть рычаг н выключить виденье с холмами, дорогой, машинами, зеленью, солнцем.

Или это луч перенес меня сюда?

Он сбавил скорость,

«Посетите Лахому, лучший город Юга!» — звал транспарант на борту эстакады, пересекавшей дорогу. «Лучшие в мире гостиницы Лахомы…» «Никто не хочет покинуть Лахому…» «Кто увидит южных девушек, забудет всех остальных!» Один плакат громче другого.

Мы ехали по городским улицам. Я слышал обрывки разговоров, я читал рекламы над крышами, на фасадах, на множестве разных фургонов и фургончиков. И незнакомый город казался мне давно знакомым, точно я был однажды в нем. Или это знание чужой речи делает незнакомое понятным?..

Я в этом городе! Несколько дней назад мог ли я думать…

Вот она, судьба, неожиданность, и черт знает что еще.

— Газеты! — сказал Американец таким голосом, каким говорят о неожиданном подарке.

Перед нами остановился фургон, и человек в глянцевом фартуке стал кидать из машин пачки газет в стеклянные раковины киосков на тротуаре. Их ловили киоскеры в таких же глянцевых передниках. Я заметил надпись на груди шофера и продавцов. Это было название газеты: «Лахома ньюс».

Фургон укатил дальше, к другим киоскам, а к этим прямо из окон автомобилей потянулись руки жаждущих новостей. Ну прямо-таки очередь автомобилей за газетами. Киоски стояли у самой кромки мостовой. Не надо выходить, протяни руку с монетой, получай новейшие новости Лахомы.

Американец полез в карман и достал монету. Киоскер вежливо наклонил голову к нам и протянул все, что просил Американец. А названия газет он произносил коротко, словно по кличкам: «ньюс», «дейли», «степ», «стар», «бич»…

Я не возражал против остановок. Главное для меня было, как можно больше колесить по городу. Я касался пальцем чемодана и улавливал биение моторчика магнитной записи.

Мы стали у светофора. Ни слева, ни справа не было видно ни тротуаров, ни мостовой, только бока и лаковые крыши автомобилей. Рядом ругался пожилой дядя в пушистой рубашке. Он смотрел на меня, выжидая сочувственных реплик.

— Иес, — ответил я.

Он из окна в окно протянул мне сигарету, я, некурящий, взял ее.

— Сволочные порядки, — сказал дядя.

— Иес, — ответил я.

— Никуда не проедешь у мерзавцев, — добавил дядя.

— Иес.

Американец открыл газету.

— О, — сказал он, — тема не умирает. Вдова Президента правит в Испании.

— Что? — спросил дядя в соседней машине.

— Заголовок здесь: она правит в Испании. Взгляните, вдова Президента катается верхом рядом с испанскими аристократами…

Он показал мне фотографию молодой холеной женщины.

— Все бабы одинаковы, — заметил дядя.

— Просто горе не вечно, — сказал Американец. — Молодость не стареет.

— Или кто-то в газетке хорошо знает, на чем заработать, — сказал дядя.

— К тому же Лахома любит печатать фотографии, обидные памяти погибшего Президента, — сказал Американец и, отложив газету, легонько тронул педаль.

— Сволочи, вот сволочи, — сказал дядя, кивая куда-то вперед на тех, кто наконец открыл нам дорогу.

— Вот вам и критика «американского образа жизни», — смеясь, сказал Американец.

Мы повернули у темного здания на площадь с маленьким парком в середине.

— Как вы думаете, куда мы попали?

— Не знаю, — сказал я.

— Это последняя дорога Президента… Смотрите, вот она, Дили-плаза — площадь Убийства.

Машина замедлила ход.

— Мы едем прямо на здание склада школьных учебников, откуда прогремели выстрелы, часть выстрелов… Оно впереди… На шестом, крайнее справа… Там, говорят, стоял убийца… Мы приближаемся к нему. Глядите, как удобно стрелять! В лоб, не целясь, почти в упор. Но стрельба началась, когда машина свернула налево, круто налево, на Элм-стрит, когда неудобно стало целиться, трудно попасть.

— Вы так темпераментно рассказываете, словно из окна сию же минуту пальба начнется.

— Здесь я не могу оставаться равнодушным. Дили-плаза — наша трагедия, наш позор. Мой отец говорил: если я вижу ночью в темном переулке человека с книгой под мышкой, мне бояться нечего. Это не гангстер. Бандит и книга несовместимы… Вот перед вами целый дом книги. Дом-убийца.

Площадь-убийца, дом-убийца… Дом как дом. Он похож на дом, в котором я живу, нормальный московский дом не последней архитектуры.

Вот машина поворачивает. Вот оно смотрит в наши затылки, окно с переплетом рамы, как смотрело, наверное, в затылок Президента. Вот и место, где погиб он, Президент Америки.

У самой дороги, на лужайке перед зданием склада, — не то венок, не то замысловатый куст пыльных роз и таких же нейлоновых блестящих веток папоротника. Розы пахли бензином. Никто не стоял в раздумье над ними, никто не обратил на нас внимания.

— Пойдемте, я покажу вам… Это стоит видеть, — сказал Американец.

Мы склонились над жестким венком из нейлона. Мимо шуршали, скользили моторы, заставляя тихонько звенеть бирку па ближнем дереве, жестяную бляшку с номером. Я невольно поискал глазами, нет ли бирки на розах.

Американец потянул меня к дереву.

— Когда машина плыла под этими ветками, раздался выстрел. Никто ничего не понял. Все улицы были забиты горожанами. Дети махали ему, женщины кидали цветы в открытый лимузин… И вдруг этот выстрел. Все подумали, взорвалась хлопушка. Но кровь залила букеты роз, одежду и лица тех, кто был рядом. Вот когда началась паника…