Татьяна Апраксина - Цена Рассвета

Больше Арья не видела его. Оставшиеся две недели в центре напоминали тюремное заключение. Подплуковник с отвращением поджимала тонкие губы и смотрела на девушку так, словно собиралась плюнуть ей в лицо, цедила безобидные слова, как отборную брань, морщила нос. Арья знала, что каждое помещение центра просматривается и прослушивается, знала, что все в курсе, как и с кем она провела ночь с воскресенья на понедельник. Знала и то, чем заканчиваются подобные выходки даже для генералитета, особенно для разведчиков, элиты армии, от которых требовалась полная безупречность.

Знала она и другое — кто во всем виноват. Она и только она — глупая девка, вертихвостка. Разумеется, у него неприятности. Может быть, не самые большие, не разжалование, но как минимум снятие с должности и перевод куда подальше, на полярную базу или что-нибудь похлеще, лагеря охранять… По ночам она грызла подушку, но не могла плакать, и только мечтала о том, чтоб случилось землетрясение, нападение синринцев, конец света… что угодно, лишь бы прекратилась эта боль.

В последний день пребывания в центре Арья проснулась со странной фразой, последним отголоском сна, на губах: «кровь моя стала нефтью и выжгла меня дотла». Она никогда не писала стихов, не понимала поэзии, и строка эта показалась чужой, наваждением.

Фархад спустился на шестой уровень, чтобы присмотреть поблизости от снятой квартиры тренажерный зал. Ничего подходящего на два квартала вниз и шесть в ширину он не нашел и решил пока что походить в университетский, хоть там и слишком людно, и нужно записываться заранее. На обратном пути он промахнулся с кабиной подъемника и, вместо того чтобы вернуться на свой восьмой уровень, уехал вниз аж на третий: оказалось, что сел в экспресс-кабину, которая останавливалась не везде.

Посадочная площадка выглядела грязно и убого. Стены из некогда полированного металла были исцарапаны, пол заплеван, кто-то наследил цементом или каменной крошкой. Подняв руку, Фархад мог достать до потолка рукой — и, видимо, не он один, поскольку кварцевая лампа была выломана из гнезда и сиротливо болталась на соединительном кольце. Душный воздух с противной кислинкой казался не затхлым, но неприятно спертым, словно его слишком много раз вдыхали и выдыхали. Удивляться было нечему — с первого по третий уровни шли этажи бесплатного жилья, в котором селилась лишь городская беднота.

Юноша поежился, шагнул к подъемнику, двигавшемуся наверх, потом вдруг остановился. Он еще никогда в жизни не был так глубоко, ни один, ни с кем-то еще. В Асахи, предместье столицы, в котором он вырос, было всего-то три уровня: первый, на котором жила элита, второй — для обслуживающего персонала и прислуги; на третьем располагались магазины, бассейны и прочие вполне благополучные места развлечений. Машинный уровень надежно защищался от проникновения бродяг и прочей швали. На любой из улиц Асахи можно было заснуть или оставить сумку с кошельком и не бояться быть ограбленным: муниципальная и храмовая гвардии состязались за награды и почет, а потому поддерживали блистательный порядок.

В столице все оказалось иначе. Три верхних уровня считались вполне безопасными, следующие три — безопасными условно; о том, что творилось на первом, втором и третьем, в Университете ходили страшные слухи. Некоторые однокашники спускались туда, но о целях посещений рассказывали шепотом. С Фархадом этими секретами никто не делился. Впрочем, он твердо знал, что форма студента Университета и золотая татуировка между бровей — вполне надежная защита от любых посягательств низкорожденных и лишенных положения.

Фархад поразмыслил еще минуту и вошел в кабину, которая двигалась вниз, на первый уровень. Первое, что удивило его, когда подъемник остановился — темнота. Если на третьем уровне кто-то просто выковырнул из контактов обязательную в комплекте лампу, служившую источником ультрафиолета, то здесь на посадочной площадке и вовсе царила тьма кромешная. Выход с посадочной площадки бледно светился в пяти шагах справа, из чего юноша сделал вывод, что и в коридорах первого уровня с освещением не все слава Ману. Следующим поводом для изумления оказалась сырость. Не успел он сойти с платформы, как ему уже капнуло на голову.

Стены были покрыты конденсатом. Вмятины и выбоины на металлических пластинах пола заполнены мутной водой. Фархад впервые в жизни увидел лужи, о которых доселе только читал, и глубоко изумился. Должно быть, здесь слишком редко пользовались моющими машинами. «Если пользовались вообще», — подумал он чуть позже, созерцая не только воду, но и дурно пахнущую пленку жира на стенах. Парень осторожно прошел вперед по коридору, стараясь дышать не слишком глубоко.

Увиденное его ошеломило. Узкий коридор привел к огромному залу. По его боковым стенам в три этажа шли дверные проемы, из которых дверями был прикрыт один из пяти, не больше. К ним вели узкие лестницы без перил, кое-где огороженные самодельными загородками из веревок, коробок и прочего хлама. На потолке висели лампы — часть из них даже светила. Посреди зала красовались четыре ряда водонаборных колонок. Вокруг них толпились полуголые мужчины и женщины в мешкообразных уличных одеяниях. Вместо положенного обычаем серого цвета здесь эти балахоны были всех мыслимых расцветок, и, судя по лоскутной пестроте и разнице в фактуре тканей, шились из того, что попадалось под руку.

Женщины ведрами носили воду в свои клетушки, мужчины собирались кучками, у многих в руках были одноразовые пластиковые бутылки с напитками. Запах пойла и перегара наводил на мысли о том, что напитки не проходили обязательной сертификации, а выгонялись нелегально из каких-то продуктов. О подобном Фархад не раз слышал от отца, который любил рассказывать забавные и назидательные истории о низкорожденных, способных употребить для «улёта» все, что угодно — клей, технические жидкости, перебродившую питательную массу…

Отец и его коллеги считали, что это дурной обычай, внедренный вольнинскими диверсантами. Фархад посмотрел на площадь и усомнился в этом. Какой вольнинский диверсант, дитя теплой зеленой планеты, выжил бы в этом подземном грязном кошмаре? Пить, нюхать, намазывать на себя все, что позволит забыть, где находишься, забыться — идея, которая могла родиться только здесь, в лужах, чаду подгорелой пищи и вони немытых тел. Видимо, все эти люди провинились перед Маном, за что и были ввергнуты в подобное отчаяние и убожество.

Фархад постоял у входа, потом пересек зал, стараясь не соприкасаться с местными жителями. Это была задача не из легких. В тесноте его несколько раз задели, к счастью, не по голым рукам или лицу, а по бедрам и предплечьям, защищенным формой. Один раз юноше показалось, что рыжеволосый парень, примерно его ровесник, нарочно задел его плечом, но Фархад предпочел не реагировать. Ему хотелось пройти чуть дальше.