Елена Грушко - Выдумки чистой воды

Не разбирая дороги кинулся наш герой за ним, чтобы хоть у него спросить, понять... и в это время... и в это время его настигло очередное "вдруг".

*

Несомненно, другие люди ходили, глядя себе под ноги, да и все ямы-колдобины на своем пути они, конечно же, знали наизусть, а Водяной...

В шуме и толчее не обращал он внимания, куда ступает, вот и потеряли ноги опору, поехали по какому-то склону, и... рухнул наш герой куда-то вниз, в овраг! И такой это овраг оказался, что не за что было на склонах уцепиться: не щетинились они травами да кустами, а жгли и кололи испуганные ладони, и, лишь съехав на самое дно, рассмотрел потрясенный Водяной, что овраг-то весь заснежен! Да, именно заснежен, хотя до зимы еще жить да жить, хотя наверху являет свою усталую щедрость осеннее солнце, и трава еще не пожухла, и лист еще трепещет, и Обимур не трогали забереги. И все-таки - снег!

Белые сугробы, ледянки среди них. В толстом куржаке дерево, что принагнулось над ленточкой светлой водицы, тихо струящейся из подножия оледенелого, слюдяного склона. Заиндевелая жердочка над пузырчатым студенцом. Глиняная кружка в снегу - подходи, зачерпни воды...

Озноб пробрал Водяного - не от зимней нежданной-негаданной стужи, не от того, что легко одет. Родимая, душа его и жизнь, вот она! Соскучился он по воде за этот тяжкий день, словно дитятко малое по родительнице своей! Пал на колени в чистый снег, потянулся всем телом к запаху свежести... И услышал, как за спиной тихо скрипнули шаги.

Водяной вскочил, оглянулся. Кто это?.. Как он сразу не приметил?

Рядом с ним в белой глубине потайного овражка стояла женщина. Не молодая, не старая - на исходе бабьего веку. Ростом не мала и не велика, но статная, сильная. Румяная, сероглазая, с тонкой дорожкой пробора в русых, с сединками, волосах. Приметив взгляд Водяного, она надвинула на лоб белый сбившийся было платочек, а сверху принакрылась большой черной шалью, перекрестив ее концы на груди. Одета женщина была в потертый тулупчик, на ногах - валенки. Рядом в снегу лежал клетчатый узелок, к стенке оврага прислонился посох-помощник. За пояс заткнуты варежки пушистые. И весь вид у нее такой, будто забрела она сюда на своем далеко лежащем пути, да и задержалась невольно. В руках странница держала баклажечку, бока которой темно сверкали брызгами.

- Матушка, - сказал Водяной, и настороженные брови незнакомой женщины разошлись. - Скажи пожалуйста, что здесь такое?

- Спасибо тебе на добром слове, - вместо ответа поклонилась женщина.

- За что? - удивился наш герой.

- Что матушкой назвал, - чуть улыбнулась она суровыми, обветренными губами. - Старухой, бывает, кличут. Темной да безграмотной, лапотницей. Вечно голодной, безжалостной к детям своим. Иной, плачучи, наречет вековечной горемыкой. А чтоб матушкой... Разве что пред смертию. Когда для красы такое молвится - я не верю. Истинных сынов все менее. Кого чужеземцы выбили, кого свои же враждолюбцы изломали. А кто и сам отворотился от меня.

Голос ее взял Водяного за самое сердце. Словно бы всю жизнь слушал он его в плеске волн, поступи ветра, шелесте звезд.

- Матушка, - вскричал он, - кто ты! Откройся!

- Где ж моему сыну меня признать! - не то усмехнулась, не то всхлипнула она, и Водяной снова подивился: в глазах ее не было обиды, а усмешка не таила зла. Словно пожалела... - Все вы нынче вон той кралей любуетесь!

Она подняла взор, и увидел Водяной наверху, на краю оврага, чудо-красавицу с пшеничной косой, эмалированными глазами и свекольными щеками, одетую в алый сарафан. Девица привычно гнула в радушных поклонах налитое тело, распускала приветные улыбки, до земли роняла спелую косу, уже порядком запыленную, напрягла шею лебединую, чтоб не свалился с головы пряничный кокошник. Перед собой раскрасавица держала пышный каравай, а на нем - расписную солонку.

- Тот каравай давно мыши проели, а в солонке не соль, а горькие слезы, - вздохнула Странница. - Тяжко ей, младешенькой! А велят, куда денешься! Вот и являет миру вечную улыбку да простоту свою.

- Кто ей велит? - спросил Водяной.

- А погляди-ка! - молвила Странница и указала ему на противоположный край оврага, где на золоченых стульях восседали наряженные, очень спокойные люди. При всей сонливости своих глаз они были велеречивы и говорили, говорили наперебой, иной раз - нестройным хором, не слушая ни себя, ни соседей.

- О чем они? - силился разобрать хоть одно слово Водяной, и та, которую называл он матушкой, покачала головой:

- Ох и долгий спор у них, никак не возодолеет один бахарь другого блазня. Но об одном пекутся, вражеугодники. Стерегут они мой чистый источник, никому из него испить не велят. Ты не чаял, как сюда попал, верно? А сколько народу бьется... Не пускают эти-то, бояре, не ведаю, как по-нынешнему их назвать. Ишь, вылгали себе мирские почести!

- Но они поди думают, что охраняют источник от загрязнения, предположил наш герой, однако Странница, снова покачала головой:

- Да уж конечно, грязных бы рук тут не мыть. Сердцем путь сюда должно выстонать... Но погляди на их лица, сынок! Вкус этой живой воды они давно позабыли, а другим испить ее не дают. Лучше ли детям моим к иноземным истокам припадать? Слаще ли вода в чужих родниках? Ох, бездушники! Вон ту чучелу, набеленную, навапленную, в безверстве своем они народу кажут. Не дадим, мол, из чистого родника пить, не то замутится он. Ох, погляжу на них - так и трясет меня, словно ворогуша бьет. Лихоимцы бесчеловечные! Да ведь ежели тропу не торить, ее трава возьмет, виялица заметет. Коль из родника не пить, его тина затянет, муть засосет.

- Ты скажи им свое слово, матушка! - вскричал Водяной.

- Где им расслышать мое горькое вытие! Новое себе сыскали заделье!

И увидел Водяной: то один, то другой из верхних бояр со своих золоченых стульев соскакивает, крепко в грудь себя бьет, истово рвет волосы (у кого их еще не слизнула лысина)... Иные, разойдясь, не только себя уничижали, но и норовили, в ретивости своей, соседа слюной обрызгать и грязью облить. Кто охотно клонил голову, кто обороняться норовил, но толку с того мало было, грязью оказались заляпаны все, один более, другие - менее.

- Что это они, болезные, с собою делают? В каких грехах каются? возопил Водяной жалеючи.

- Да уж, согрешили они... - нахмурилась Странница. - Да ведь равно страшно от души грешить - и не от сердца каяться. Эти спесивцы норовят и в моем горестном похмелье славу себе стяжать... О! - тяжко застонала она вдруг, будто раненая. - Ты погляди, что деют, звери лютые!

Меж тем особенно ретивые истязатели выбрались из свалки, деловито очищая комья грязи и приглаживая то, что у кого еще осталось на голове, и прытко помчались к румяной девахе в кокошнике. Она, горемыка, все кланялась и цвела улыбкою, а бояре, хихикая и подталкивая друг друга, начали вдруг задирать ей подол шелкового сарафана, да все выше, все бесстыднее...