Михаил Харитонов - Успех (сборник)

2010 год. Соловки. Подземный комплекс А404 «Интеллигенция», сектр «Евразийцы».

— Как вы себя чувствуете, Георгий Семенович?

— Хе-хе… Отвечу вам по-русски, Виталий Германович — как говно в проруби. Отвратительно. Но это, так сказать, телесным составом. Хе-хе… что касается душевного моего состояния…

— Понимаю.

— Ничего-то вы не понимаете, Виталий Германович! Вы, так сказать, офицер, белая кость, для вас идея важнее жизни. А я вот всегда интересовался вопросами жизни… Помнится, выпустил одну брошюрку… ну да я же вам рассказывал, еще тогда, в апреле семнадцатого. Хе-хе… Однако, никак не могу согреться. Знобит…

— Меня тоже знобит. Это пройдет.

— Ледок, ледок-то не пройдёт… это вы, батенька, обманывать себя изволите. Через этакую штуку пройти без ободранных бочков затруднительно…

— Все-таки это не настоящая смерть.

— Ничего-то вы, батенька, не поняли. Куда уж настоящее… А, вот и он. Здравствуйте, здравствуйте, драгоценнейший Евгений Степанович! С воскресеньицем вас! Так сказать, смертью смерть поправ…

— Давайте не будем кощунствовать хотя бы сейчас, Георгий Семенович. Вы знаете, мне это никогда не нравилось.

— Давайте не фарисействовать, Евгений Степанович! Я, кажется, не давал никакого повода…

— Ну вот, опять началось. Вы и на том свете лаяться будете?

— Так мы уже на нем побывали, дражайший…

— Давайте не будем профанировать то, что профанировать нельзя. С догматической точки зрения мы не были мертвы. Наши души находились подле тел и воспринимали реальность, хотя и пассивно. Это не более чем глубокий сон. Мы не Лазари, Георгий Семенович, и не надо смешивать рукотворное и нерукотворное. Именно здесь, именно сейчас, именно нам, как никогда, необходимо трезвое, я подчеркиваю, трезвое восприятие реальности такой, какая она есть, а не останавливаться на субъективных переживаниях, каковы бы они не были…

— Господа-товарищи! Эй! Есть врачи?

— Я врач. Что случилось?

— Кажется, перелом.

— Да, кости у нас у всех хрупкие. Иду-иду. Господа, отложим этот спор. Моя принципиальная позиция, впрочем, ясна.

— Врачи есть, спрашиваю?

— Иду, иду.

2010 год. Колыма. Подземный комплекс 9-Щ453.

— Товарищ полковник! — молоденький лейтенант чуть не плакал. — Каждый второй…

— Что ещё? В чем дело?

— То же самое, товарищ полковник!

— Они хоть живы?

— Живы, товарищ полковник… но… эта… ни соображают ни хера. Глаза стеклянные, во…

— Остановить разморозку сектора. Чернова ко мне.

— Есть! — лейтенант с синим лицом, в полуистлевшей форме, лихо козырнул и побежал по коридору.

Полковник склонился над картой комплекса и обвел красным карандашом еще один сектор.

Снизу донёсся дикий крик — это орал какой-то бедняга, — наверное, из восточного сектора. Полковник поморщился: раствора на всех не хватало, так что люди иногда просто сходили с ума от боли в отмороженных мышцах.

За железной дверью забухали сапоги.

— Товарищ полковник! Старший лейтенант Чернов по вашему приказанию прибыл!

— Вольно, лейтенант. Доложите обстановку.

— Разморозка личного состава лагеря идет по плану. По невыясненным причинам возникли трудности с восточными секторами. Много мертвых, еще больше полуотмороженных. Работы остановлены до вашего распоряжения.

— Вы их видели?

— Так точно, товарищ полковник.

— Давайте без формальностей. Как они?

— Если без формальностей, то хуёво, товарищ полковник, — молодцеватый Чернов, уже неделю как живой и потому похожий на человека, позволил себе едва заметно усмехнуться в усы. — Ну дурачки, одним словом. И глаза такие… знаете…

— Знаю. Скажи главное: они приказы понимают?

— Да, приказы выполняют. Рявкнешь по-нашему, они на раз всё делают, как на маневрах.

— Оружие держать в руках могут?

— Не зна… так точно, товарищ полковник. Легкое стрелковое оружие могут.

— В таком случае продолжить разморозку сектора.

— Но…

— Никаких но. В стране сам знаешь что творится. Контрреволюция. Нам понадобится каждый штык, каждый винт. Пришли мне Рыбина.

— Который штрафбатом командовал?

— Того самого. Справится Рыбин. А не справится…

— Так продолжать?

— Да. Ступай.

— Есть! — Чернов приложил руку к полинявшей фуражке и скрылся за дверью.

2010 год. Самара.

— С-сволочь, — обессиленно сказал Лысый, бросая в сторону окровавленную тряпку.

— Никак? — бородатый кавказец ухмыльнулся, но глаза остались серьезными и холодными.

— Ничего его не берет. Мы уж чего с ним только не делали…

— Зрачки смотрел, уродец? — кавказец уже не улыбался.

— Да. Боли не чувствует. Ему яйца калёными щипцами рвали, а ему хоть бы хны.

— Они все такие? Как ты думаешь, Лысый?

— Да нет вроде. Командуют-то ими, небось, нормальные. А эти зомби какие-то. Откуда они только взялись? И форма какая-то странная. Тряпки как будто хуй знает сколько в луже лежали. Не гнилые, а вот как бы…

— Хватит пиздить, — в комнату вошел Ханчик. Лысому достаточно было краем глаза глянуть на него, чтобы понять: дело действительно плохо.

— Так, братва, слушай сюда. Надо уёбывать.

— Ты чего? Мы ж весь город держали. Нас Масуд на такие бобы поставит, что…

— Ты не понял? За бугор надо уёбывать. В городе местные сбесились.

— Они ж всегда…

— Всегда. А когда эти появились, они с цепи сорвались. Набережную сейчас громят.

— Там же наши были.

— Их всех порезали.

— Эти, отморозки?

— Нет, местные бараны. Уходим, быстро.

В стекло ударила автоматная очередь.

2010 год. Москва. Кремль.

— Товарищ Сталин, это же все контра недобитая. Шлёпнуть в патоку, и все дела.

— Нэ тарапитэсь, товарищ Тухачевский. Послушаэм товарища Бухарина.

— Если вы уж предоставили мне слово, Иосиф Виссарионович, то я хотел бы предостеречь от поспешных решений. Пока у нас работает фактор внезапности. Никто ничего не понимает. Но нам нужна как минимум еще неделя, а за это время контра может организовать саботаж…

— Ви не чувствуете момента, товарищ Бухарин. Какой саботаж? Они ужэ всё что маглы разрюшили до нас. Ничэго нэ работает. Когда наши вошли в Самару, помните что било?

— Да, но…

— Это називается триумфальное шествие саветской власти. Как ви думаете, товарищ Каменев?

2032 год. Москва. Улица Маршала Конева. Ночь.

Серебристая «Победа» лихо тормознула у самой кромки тротуара. В салоне загорелся мягкий свет, потом тихо стукнула дверь, и из машины выпорхнула девушка. Не оглядываясь, она побежала по мостовой, по-конски цокая высокими каблучками.

Подбежав к стоявшему на тротуаре мужчине, она уткнулась в широкую мужскую грудь, и отчаянно, по-детски, разревелась.

— Дашка… Голова садовая… — он неуклюже гладил её по спине, вздрагивающей от рыданий. — Ну что тут поделаешь…