Наталья Деева - Хирург

Поборов страх, я выехал на трассу и через пять минут был возле Максова дома, окружённого забором из красного кирпича.

К моему удивлению, увидев выбитую фару, Макс почесал в затылке и сказал:

— Ну, ты гений, мля! Как это тебя угораздило?

— Вспоминать тошно, — я протянул ему штуку сотенными. — Лоханулся я.

Не считая, Макс сунул бабос в карман.

— Чё-то днюха непрущая получилась.

— Макс, — я сжал его плечо. — Ты это… реальный пацан, я горжусь, что у меня такой брат.

Кожа на лбу брата собралась гармошкой, он захлопал белыми ресницами, густо покраснел и отмахнулся:

— Да ладно тебе, короче! Железку починить — плёвое дело, а дружбу… дружбу не починишь. Пойдём пивасик раздавим?

— Прикинь, что я узнал! — говорил Макс уже в баре у него дома. — Короче, в Крыму жили готы! Реально — готы, были они светловолосыми и голубоглазыми и жили в горах. И христианами были, кстати. Пещерные города, как их… Мангуп этот… короче, ихние города. Немцы считали Крым арийской землёй.

Я глянул на обитую деревом стену, где в железной рамке красовался фашистский крест, по которому ползла, потирая лапки, жирная чёрная муха.

— Нам-то что? Мы с Днепра.

Светлые брови брата поползли вверх, он поскрёб лоб и сказал:

— И то верно. Но ведь прикольно-то как! Готы! В Крыму!

Я отхлебнул пиво, зевнул.

— Здесь курят?

— Ага.

— Знаешь, — сказал я, выпуская дым из ноздрей. — Когда в меня стреляли там, в Днепре, было это… странное такое чувство. Такое, ну… это… страх не страх… бессилие что ли, вот. И за секунду до выстрела, когда киллер нажимал курок, вооот, это… что-то заставило меня повернуть голову, вооот, и спасло. Так вот, здесь опять… как будто тесно. И смотрит кто-то всё время.

— Это нервы. Шутки что ли, когда чудом жив остался!

— Фигня всё это! Раньше и не так попадал, в тюрячке сиживал, вооот… да ты ж в курсе! Но так крышу не срывало. Это… Вдруг, в натуре, выпас меня Джалиев? К Анжелке подбирается? Неспокойно мне, брат. Вооот.

— А ты уверен, что это Джалиев, а не кто-то другой пытался тебя снять?

— Долго думал. Уверен.

— А если это кто-то из прошлого. Этот, Буцык питерский откинулся, вернулся, короче, и — ни дома, ни сестрички. Тебе бы понравилось?

Вот, уж кого мне видеть не хотелось, так это Колюню Буцыка. Вот, перед кем я реально виноват. Сестра его, по-моему, Ленкой её звали, никак не признавалась, где документы. И сдыхать потом долго не хотела, живучая была сучка.

— Да загнулся он на зоне, у него же это… сердце всё болело, и с башкой он не дружил, — успокоил я себя. — Он даже моей фамилии не знал.

— Пора тебе, брат, короче, с криминалом завязывать. Поверь, спокойнее спать будешь. Я завязал и горя теперь не знаю. Время наше прошло, пора смириться и понемногу отстёгивать бабос, — Макс вздохнул. — Всякой жидне.

— Так я ж ничего такого особенного не делал, — сказал я и заткнулся, вспомнив ночное приключение.

Ну, прихлопнул сучонку. Так ведь тысячи таких бродят — стрёмных, но с понтами. Сама виновата. Нефиг было рыпаться.

— Ничё, брат, — я похлопал его по плечу. — Будет и на нашей улице праздник.

— У меня есть мент знакомый, короче, серьёзный парень. Он бы тебе понравился. Не хочешь в ментовке поработать? Тут многие авторитеты теперь в ментах.

— Та не. Светиться пока не хочу.

— Зато крыша будет ни хрена себе.

— От пули никакая крыша не спасёт. Вот. Да и позор это… в ментовке, — я кивнул на фашистский крест. — Зачем ты это повесил? Мой дед на войне погиб, а ты…

— Дурак, — буркнул Макс и налился кровью. — Это, короче, древнеславянский оберегающий знак, коловрат. Гитлер его спендюрил и опозорил, а ты… э-эх.

Кто меня за язык тянул? Так ведь хорошо сидели, теперь надо выслушивать фигню всякую про славян, символы, крест этот. Всё равно он фашистский, хоть стреляй меня! Ну его нафиг, чтоб я ещё раз заговорил об этом. Макс — классный пацан, но больной на всю голову. Оно мне надо? Всё равно при своём мнении останусь.

— Слышь, мне ехать пора, — проговорил я, поднимаясь. — Спасибо за пивко.

На простецком славянском лице брата мелькнуло разочарование, он вздохнул и пожал руку.

— Заезжай в гости.

У кованых чёрных ворот прижался к кирпичному забору "мерин" с выбитой фарой. Красавец! Я на прощание погладил его серебристый бок и потопал по дороге вперёд, к остановке, где тусовались таксисты.

Так вот живёт человек как будто в селе, чуть прошёл — вот тебе и город, и супермаркеты. А тут гнилые заборы чередуются с каменными, увитыми плющом, и куры под ногами путаются. Идёшь по раздолбанной дороге, пылюка из-под ног летит, и никого рядом, хотя ещё день.

Краем глаза я уловил лёгкое движение, повернул голову и обомлел: на гладком сером камне танцевала бледная, похожая на ночную бабочку, тень. Мгновенье — и нет ничего. А ведь была, стопудово была! Ощутив холодок, поднимающийся по спине, я обошёл камень: ничего, никаких следов. Протёр глаза, чертыхнулся. Нет, я не сумасшедший! Она была! Была! Светло-серая, размером с небольшую дворнягу, по очертаниям похожая на летучую мышь. А, хрен с ней!

Таксисты — два даже на вид вонючих лоха — резались в "козла" на багажнике белой "Волги". Чуть дальше "Дэу" с шашечками пряталась от солнца в тени деревьев.

— Ну, шо, карпалы, кто первый едет?

Мужики переглянулись. Тот, что постарше, подёргал себя за ус, оглядел меня с ног до головы, задержал взгляд на моих туфлях и сказал осторожно:

— Куда везти-то тебя?

— Ты шо такой дерзкий-то? Не надо мне тыкать, — я с удовольствием наблюдал, как с его рожи слетают понты. — На Северную. Сколько попросите?

Усатый ещё раз глянул на мою обувь и выдал:

— Двести пятьдесят.

Вот жлобьё поганое, подумал я. На лоха, думает, напал. Ну, я покажу тебе, кто из нас лох. Ввалившись в салон, я расселся сзади и сказал:

— Ну шо, поехали?

— Поехали, — усатый положил кепку на сидение смертника, демонстрируя красную, как зад макаки, лысину.

Радуешься? Ну, порадуйся пока. Ненавижу карпал и газелистов. Газелистов за то, что ездить не умеют ни черта, карпал, потому что они — тупорылое жлобьё. Машина возмущенно закряхтела, тронулась. Я уставился в окно и принялся считать прохожих тёлок, с которыми мне хотелось бы перепихнуться. За пять минут езды таких я насчитал восемь штук, и вдруг — невысокая девчонка с темными волосами ниже плеч, в нелепой юбке, с неформальным рюкзачком через плечо, идёт, чуть косолапит… она. Она же должна была издохнуть!

— Стой! — заорал я и, едва не навернувшись, вывалился из сбавившей ход машины. — Стой! — Крикнул я уходящей девчонке. — Стоять!

Но она не слышала. Наконец я нагнал её и развернул рывком: голубые, бездарно накрашенные глаза тупо уставились на меня, маленький ротик раскрылся, верхняя губа оттопырилась и подскочила.