Георгий Гуревич - Ия, или Вторник для романтики

На графике все это было наглядно и понималось быстро, в словесном же изложении заняло много времени - все время, отведенное для встречи. Алеша спохватился без пяти восемь.

- Что же это я все часы забрал эгоистически. А вы про себя ни полслова.

- Обо мне в другой раз. Значит, в следующий вторник, ровно в шесть. Нет, не провожайте меня, не надо, бегите на свое свидание. А я уже опаздываю на свое.

На самом деле никаких свиданий у Ии не было. Но ей расхотелось откровенничать с Алешей. Да и неуместно было бы после лекции о биокибернетике. Ия пошла домой, уселась на кушетку, обложилась подушками, включила проигрыватель, достала дневник. Особого рода дневник она вела: записи о знакомых под заглавием "Альбом типов". Подумав, заложила страничку треугольником, вывела на ней красивыми буквами: "Тип VI. Верхолазы".

И записала:

"Сегодня я познакомилась с человеком, лезущим вверх по лестнице. За ним занимательно следить, потому что он в движении: лезет вверх. Как в кино от кадра к кадру маленькое, но изменение. Будем встречаться по вторникам, раз в неделю. Надеюсь, что за неделю он сумеет подняться хоть на миллиметр. Жалко, если не сумеет, тогда весь интерес пропадет.

До сих пор мне не встречались такие, явно лезущие вверх. Маслов? Может, он и лезет, свою диссертацию продвигает, но меня не посвящает, я для него - внеслужебное развлечение. Сергей никуда не лезет, это я понимаю точно; он сидит в своем подвале и мрачно вещает, что звезд не существует вовсе, звезды - миф, все разговоры о звездах шарлатанство. Почему он такой злой? Может быть, потому, что нога больная, невозможно по лестнице карабкаться?

А я карабкаюсь куда-нибудь?

А папа?

Кажется, нет. У папы иной характер. Папа ужасно скромный. Я все слышу от него рассказы о деревне, где лечили молитвами и наговорами, и каким волшебником показался ему хирург в районной больнице. И вот папа сам стал доктором, для него это вершина счастья. Он лечит и вылечивает - одного больного, другого, третьего... сотого. Каждое излечение - обособленный холмик. Очевидно, не всякая профессия располагает к этакому последовательному альпинизму".

Ия поставила точку, закрыла свой "Альбом типов", заперла на ключик в заветном ящике, а потом все-таки опять вынула, чтобы дописать:

"Жалко будет, если Алексей разочарует меня. Возможно, выяснится, что он никуда не лезет, только собирается или воображает. Но все равно я буду искать таких верхолазов. Хорошо бы найти много, на все дни недели: Алексей - товарищ Вторник, кто-то другой - товарищ Среда, товарищ Четверг и так далее. Буду встречаться со всеми по очереди, сравнивать продвижение".

А почему Ию взволновал образ научной лестницы? Это уже я, автор, спрашиваю. Не потому ли, что она была дочкой своего отца, который уже прошел путь от сектантской деревни до высшего медицинского образования? Но для него высшее образование было высотой, вершиной восхождения, а для Ии, как и для Алеши, пьедесталом.

И хотя Ия еще не достигла этого пьедестала, мысленно она отправлялась от него.

4

- Я ничего не понимаю в технике и не могу судить вас, - сказала Ия в следующий вторник. - Я просто поверила, верю, что можно сделать и говорящую машину, и даже, допустим, чувствующую. Но зачем это нужно? Чувствующая машина - это же противоестественно.

- Я и сам не сразу понял, что нужно, - сказал Алеша. - Понял, когда мы испытывали самодвижущуюся машину, автомат ПА-24. Это было два года назад на Тихом океане.

Но про океанские приключения ходоровской машины мне рассказывал другой человек (мир тесен!) - геолог Сошин, Юрий Сергеевич.

Сошин был замечательной личностью в своем роде, я ему посвятил две книги, и еще материала осталось на две. Представитель самой романтичной из наземных профессий, он презирал самое слово "романтика". Жизнь его была сложена из приключений, кое-как сцементированных зимними отчетными месяцами (камеральной обработкой), но Сошин уверял, что в хорошей экспедиции приключений не бывает никаких. "Приключения от глупости, говорил он. - Лодку перевернул на пороге - вот приключение. Но если лодку перевернул, коллекцию утопил, какой же смысл в экспедиции?" Задача профессии его была самая вдохновенная - видеть сквозь землю, угадать под непрозрачными толщами драгоценные клады. Но Сошин вносил во вдохновение методичность бухгалтера. Все у него было продумано и расписано: как собираться в дорогу, что брать с собой и как укладывать, как ходить, "как тратить силы и как беречь, на что смотреть, что игнорировать, как записывать, как обсуждать, как терпеть и как гореть, как зажигаться и зажигать других, как придерживать и планировать вдохновение. И все это изображалось на графиках, все излагалось афоризмами в суворовском стиле, например таких: "Вперед идти или возвращаться? Усталость всегда голосует за возвращение. Конечно, идя вперед, может быть, ты и не найдешь ничего, но вернувшись, не найдешь наверняка".

Не могу сказать, что Сошин был влюблен в геологию. Влюбленность подразумевает волнение, порыв, вспышку страстей. Сошин же был предан своей науке бесстрастно, верен неукоснительно, пожизненно и ежечасно, на работе, дома, на пляже и в театре. Он даже возмущался, если его собеседники (или собеседницы) протестовали против разговоров о геологии на отдыхе. Неужели кому-то интереснее моды и разводы?

И вот этот философ и методист геологического вдохновения был прислан к Ходорову в качестве консультанта. Естественно, ведь подводные-то автоматы с самого начала предназначались для исследования океанского дна.

Очередная усовершенствованная модель ПА-24 испытывалась в Тихом океане, поскольку здесь рекордные глубины по соседству с сушей, каких-нибудь двести километров от Курильских вулканов до таинственной щели Тускароры. Именно поэтому Алеша оказался на Курильских островах и сюда же прилетели его консультанты, в их числе и Сошин.

Картинно описывал мне Сошин природу Курил. Островную дугу он сравнивал с челюстью великана, который захотел выпить море и не сумел, окаменел с разверстой пастью. Каждый остров - зуб (ничего себе зубики!), иные раскрошились от старости, у иных пустое дупло (кратер), заполненное соленой водой. И вот стоит среди вод это полукольцо с черными отвесными стенами, стоит наперекор пенным валам. А вулканы! Клокочущая гора, содрогающаяся, как кипящий чайник на огне, фонтаны ошпаривающего пара над трещинами, сотни шипящих фонтанов. И клубы бурого дыма над вершинами, по ночам освещенные зловещим пламенем изнутри. Но тут же рядом мягкие зеленые холмы, волнующиеся заросли бамбука, пологий берег. И машина мчит по мокрому песку, давя хрустящие раковины в лужах, а из белесого тумана, цвета чая с молоком, выкатываются могучие валы, шелково-серые или свинцовые с мыльной пеной на гривах. Выкатившись, замирают на секунду, как бы примериваются для удара и вдруг с яростным грохотом рушатся на сушу, загребают гальку, с ворчливым рокотом волочат в туман.