Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

— Тьфу на вас, Калерия Карловна. Скажете тоже — к смерти. Иголка-то отыскалась.

— Да уж. — Калерия Карловна уже ковыляла к двери. — Ванечке от меня привет. — Она уже была на площадке. — Вот ведь башка склерозная. Я ж ему гостинец несла. Яблочко наливное. Несла, да недонесла. Наверное, у себя под вешалкой на стуле оставила. Вы когда теперь у сына-то будете? Завтра? Ну так я вам его завтра и занесу. Сынку передадите, пусть скушает. Скажите, для витаминов.

На лестнице было темно и пахло. Сыростью несло из углов — сыростью и кошачьим духом. Со двора, сквозь мутные стёкла, сюда заглядывала заоконная хмурь и, не найдя ничего весёлого, снова пряталась за тополиные кроны. Маленькая Калерия Карловна, легкая, как горная козочка, поскакала через ступеньку наверх. Проживала она под крышей, тремя этажами выше квартиры Веры Филипповны, на бывшей чердачной площади, перестроенной под временное жилье. Глазки ее горели, как две тлеющих в темноте гнилушки, на губах шевелился шёпот.

На площадке третьего этажа от стены отслоилась тень, с головой накрыла Калерию Карловну и сказала тоскливым голосом:

— Стой, бабуля! Огоньку не найдется? Считаю до трех, на счет три начинаю нервничать.

— Это ж сколько ты классов кончил, раз до трех только считать научился? — Калерия Карловна рыбкой вынырнула из тени и твердокаменным остриём туфли прочертила в воздухе иероглиф. Невидимка переломился надвое.

— Ба… ба… бу… — По лестнице гулким эхом запрыгал крик. — Бабуля, ты что, вообще? Шуток не понимаешь? Я ж шучу, я ж тебя попугать хотел, я же Колька из тридцатой квартиры, я же — помнишь? — сундук тебе подымал, когда ты сюда въезжала.

— В общем, так. — Сухонькая рука старушки, как стрела грузового крана, держала Кольку из тридцатой квартиры на весу над проёмом лестницы. Ворот его плаща потрескивал под тяжестью тела. Старушечья улыбка Калерии белела в полумраке, как кость. Голос ее был спокоен, как голос мертвеца из могилы. — До трех я тоже считать умею. Если не скажешь, кто тебя сюда подослал, на счет три разжимаю пальцы. Раз…

— Шутка это была, бабуля. Сам я, без никого, честное слово, сам…

— Два…

— Бабушка, ну пожалуйста… Всё, что хочешь, проси, только не отпускай…

— Два с половиной…

— Я это, я один. Очень сильно выпить хотелось, а выпить не на что. Всем уже кругом должен. Вот с похмелья и пошел на разбой.

— Ладно, Колька из тридцатой квартиры, сегодня я бабка добрая, сегодня я тебя, так и быть, прощаю. — Железная стрела крана аккуратно повернулась на месте и поставила неудачливого налетчика на твердую опору площадки. Ноги Кольки подогнулись в коленях, и он бы наверняка не выдержал, рухнул на голый пол, но старушка мускулистой рукой прислонила его к стене. — Но так просто ты от меня не отделаешься. Добро, оно денег стоит. А денег у тебя, я так понимаю, нет. И что ты мне там про похмелье-то? Выпить, говоришь, не на что?..

Придерживая Кольку за воротник и подталкивая в толстый загривок, старушка поволокла его на бывший чердак, а ныне ее временную жилплощадь.

— …Да я, бабуля, да мы… — Колька рвал на груди рубаху и размазывал по щекам слёзы. — Слышь, бабуля, видишь, вон, на брюхе ожог… Я в Афгане в бэтээре горел, я, блин, родину защищал, я имею тройное мозговое ранение, а они, понимаешь, суки, понастроили себе лавок, сволочи, и шиш тебе, окромя как грузчиком, вот и ходишь всегда без денег.

Рука его потянулась к бутылке. Старуха хлопнула по руке ладонью, остановила.

— Всё, выпил и будет. Остальное, когда договоримся о деле.

— Ну бабуля, ну полглотка. Для нормы же, не для пьянки. Я ж, пока до нормы не доберу, очень сильно метеоризмом страдаю, сказывается мозговое ранение. И вон еще, посмотри… — Он вытянул над столом руки, и те запрыгали в непонятном танце, ногтями отбивая чечётку. — На балалайке, одним словом, играю, пока нервы от стакана не успокоятся.

— Помучайся, голубок, помучайся. Меня метеоризмом не испугаешь, я сама тебе такие ветры устрою, что полетишь отсюда до ближайшего кладбища. И грабли свои немытые спрячь. Небось, когда на лестнице безобразил, балалайку-то в сундуке держал. — Старушка Калерия Карловна уперлась в Кольку колючим взглядом. — Ладно, Колька из тридцатой квартиры, — голос ее стал мягче, и взгляд теплее, — сегодня я бабка добрая и делаю тебе послабление. — Она плеснула на дно стакана вечнозеленого напитка «Тархун» из стоявшей рядом одноименной бутылки. Затем внимательно посмотрела на Кольку, на его жеваное жизнью лицо, и добавила еще тридцать граммов ядовитой сорокаградусной жидкости. От щедрот.

Колька выпил, утёр слезу, выступившую из-под прикрытого века, взял с тарелки пупырчатый огурец, другой рукой, уже не трясущейся, потянулся к деревянной солонке, палец, заранее обслюнявленный, щедро обмакнул в соль, посолил огурец пальцем и отправил целиком в рот.

— Ты Ивана Вепсаревича знаешь? — не дожидаясь, пока утихнет хруст, спросила Кольку Калерия Карловна.

— Ваньку? Знаю, как же не знать. Я ему, клещу подноготному, два года как пятерик должен. Так он, сволочь, даже ни разу не подошел спросить. Проходит и как бы не замечает, брезгует. А я ему что, я ему без спроса, что ли, отдам? Нет, не отдам без спроса, мы ведь, блин, не Абрам Семенычи, у нас собственная гордость имеется. Во. — Он согнул руку в локте. — Щупай, бабка, какой у меня бицепс.

— Ладно, вижу, что мужик сильный.

— Нет, бабуля, пощупай. И на левой пощупай. Да я таких Ванек, как Вепсаревич, на ладонь поставлю штук несколько и другой ладонью прихлопну.

— Тихо, ишь как со стакана разбушевался: «прихлопну»… Не надо мне никаких «прихлопну». Ты мне лучше скажи — есть ли у тебя из друзей кто-нибудь поначитаннее.

— Ну ты, блин, бабуля, даешь. Да у меня все такие… Кащеев — он техникум по линзам закончил, полтора курса. Знаешь, какие он стихи пишет на день рождения? Закачаешься, какие стихи! Твой Есенин по сравнению с Васькой говно! Вот, слушай. Так… бэ-бэ-бэ… начало не помню… Это он братану на двадцать лет сочинил. Тыры-пыры… «братан, поздравляю…» Бабуля, плесни малёхо, на донышко. Ежели тебе культурные люди для дела нужны, так я тебе весь Институт культуры в момент сосватаю. Гадом буду, налей, бабуленька!.. — Взгляд его вдруг сделался трезвым и в голосе прорезалось удивление. — Слышь, бабуля, а это тебе зачем? Ну, там, Вепсаревич, Институт культуры и всё такое. Если кого пришить, то это, извини, без меня. Я за стакан тархуновки человека мочить не стану. — Колька помотал головой и демонстративно отодвинул стакан.

— Дурак ты, Колька из тридцатой квартиры, и мозги у тебя петушиные. Не надо мне никого мочить, а если бы и понадобилось, то тебя бы на это дело я уж точно не позвала. — Калерия недовольно фыркнула и продолжила строгим голосом: — Вепсаревич сейчас в больнице, и пролежит там, наверное, еще долго. Такая у Ивана болезнь. Короче, надо на время положить своего человека в больницу. К Ваньке. Надо чтобы он с Вепсаревичем подружился. Послушал, что он говорит, вошел в доверие…