Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

— Все, заткнись! Задолбал со своим полтинником, — зыркнула на него Калерия. — Сейчас надо не о полтинниках думать, а о том, как опередить эту девку, которая вместо Шамбордая Лапшицкого из Сибири приехала…

— Грохнуть, и все дела! — подал реплику арахнид Карл. — Нет человека, нет проблемы.

— Проблема есть, — сурово возразила Калерия. — Как выйти на Вепсаревича и Чувырлова, вот проблема. Вахтер Дроныч ушел в запой. Семенов на звонки не отвечает, молчит. Антимонову из районной администрации выперли со службы за взятки, так что больше в лечебницу никого запихнуть нельзя. — Тяжелым взглядом она обвела присутствующих. — Короче, связь с ИНЕБОЛом пока потеряна. Я подчеркиваю — пока. — Она гневно посмотрела на арахнида. — А тут ты еще со своим «грохнем»… Может, эта сибирская визитерша единственный для нас шанс добраться до Вепсаревича. Грохнуть всегда успеется. Сперва нужно ее прощупать, может быть, попугать слегка. И все это нужно сделать оперативно.

— Прощупать можно, — ухмыльнулся Колька из 30-й квартиры. — Насчет прощупать это мы запросто. Помню, как-то с Глюкозой мы гражданочку одну в садике за гастрономом прощупывали…

— Так. Пошли разговорчики. — Калерия хлопнула по столу ладонью, обрывая отвлекшегося от темы Кольку. — Я тебе за что гонорар плачу, за работу или за болтовню? Вот и думай не о глупостях, а о деле. Карл, — она повернулась к Карлу, — ты однажды рассказывал про какого-то бородатого паука из Первого медицинского, который на красную паутину молится. Может, он еще не совсем умом тронулся, и стоит дать ему поручение нанести революционный визит к соседям?

— Дать-то можно, а толку с его умом? — отмахнулся Карл безнадежно. — Ходу ему до первых встреченных голубя или вороны. Хотя, в общем-то, почему не дать? Хуже от этого, во всяком случае, никому не будет.

— Насчет ума помолчал бы. Далеко ты со своим умом в прошлый раз дошел? До первой встреченной подошвы, и та в говне.

«Уж при Кольке могла бы и не вспоминать». Карл обиженно прикусил педипальпу, краснея не лицом, по-людски, а по-паучьи — брюшком и задом.

— Так что этот вариант проработай, — продолжала Калерия. — А тебе… — посмотрела она на Кольку. — Ты возьмешь своих дружков-стеклотарщиков и будешь с ними опекать сибирячку.

— Опекать это пугать или щупать? — не усвоил задачу Колька.

— Опекать — это ходить за ней следом и наблюдать, с кем она встречается.

— Как же за ней ходить-то, когда ни я, ни кто из ребят ее в глаза ни разу не видели? Пойдешь, а потом окажется — не за той.

— Увидишь, и очень скоро. Сегодня она собирается наведаться к Ванечкиной мамаше. Когда она будет от нее выходить, пристроишься за ней следом. Важно выяснить, где эта сибирячка живет и не встречается ли она с кем-нибудь из институтского персонала.

— У него на лбу не написано, ну, у этого, с которым она встречается, что он работает в институте.

— Не написано, значит, спросишь. А не ответит, значит, спросишь еще раз. Твой Глюкоза с твоим Компотовым разве не знают, как с людьми разговаривать?

— Витя, что это, объясни, пожалуйста, ты же редактор книги. Вот, сейчас… — Николай Юрьевич, хозяин, директор и главный редактор «Фанты Мортале», вытащил из пачки листов один и прочитал подчеркнутую красным карандашом строчку: — «Пусть жизнь меня в землю втоптает». — Он поморщился и протянул листок собеседнику.

Тот взял его, повертел в руках, сощурил глаза, задумался.

— Да, — сказал он спустя мгновенье. — С грамотностью у Лыкова туговато. Но зато он берет образностью.

— Слушай, дорогой, мне не важно, образностью он берет или чем. Мне нужно, чтобы было по-русски. Чтобы перед читателем потом не краснеть.

— Хорошо, Николай Юрьевич, я исправлю. Ага, пусть будет «вминает». Нормально? По-моему, ничего. Вы как? — Собеседник господина директора торопливо написал на листке корректорский значок и замену. — Да, Николай Юрьевич, я тут вашего редактора встретил. Вепсаревича Ивана Васильевича, ну, который на «Библиотеке шедевров».

— Как? — не понял Николай Юрьевич. — Вепсаревича? Где? Когда? — Лоб его покрылся испариной. — Не может быть, ты ошибся. Вепсаревич в больнице.

— Честное слово, встретил. В одной компании вместе водку пили на Староневском.

— Ерунда какая-то. — Рука Николая Юрьевича уже давила на телефонные клавиши. — ИНЕБОЛ? Здравствуйте, это Воеводкин Николай Юрьевич. Да, издательство «Фанта Мортале». Как там наш Иван Васильевич? Живой, здоровый? Почему спрашиваю? Как это почему? Мы своих лучших сотрудников ни по будням, ни по праздникам не забываем. — Лицо его в продолжение разговора приобретало спокойный вид. Не занятая трубкой рука, до этого отбивавшая сумасшедшую барабанную дробь, теперь плавно перебирала пальцами, наигрывая «Прелюд» Шопена. — Пить надо меньше, — сказал он обалдевшему Вите, кладя на место телефонную трубку, — а то не только Вепсаревича, чертей зеленых в унитазе увидишь. Лежит себе Иван Васильевич в ИНЕБОЛе, как и лежал. И выписывать его оттуда пока что не собираются. Сволочи, — добавил он, вспомнив о горящем синим пламенем томе Марселя Пруста. — Гады, сволочи, рыбы, совы! Вот построю всем на зло стрехулёт и улечу от вас далеко-далеко, куда-нибудь на Магелланово облако. Раков буду ловить, землянику кушать. Или к Сашке Бабушкину пойду корректором в «Мир металла». И идите вы тогда со своими железными артефактами к негру в задницу.

Не мог знать Николай Юрьевич Воеводкин, что главврач Института неопознанных медициной болезней строго-настрого наказал своим подчиненным не открывать страшной тайны исчезновения Ивана Васильевича, дабы не позорить себя и вверенное ему лечебное учреждение.

Утро было хмурое и бессолнечное, потому что гардина на окне была темной, такой же, как прошедшая ночь. Чтобы ее отдернуть, не хватало длины руки. Ванечка чуть разжмурил глаза, веки были дряблые и чужие. Одеяло сползло с постели и топорщилось угловатым комом, напоминающим оскверненный памятник.

Внутри у Ванечки было не просто плохо, внутри у Ванечки было адски плохо. Болело сердце, болела печень, болели легкие. Он вспомнил, как однажды с похмелья попробовал сыну своей знакомой надуть детский воздушный шарик и что из этого вышло. Воспоминание вызвало приступ удушья и тошноты.

Он заставил организм успокоиться, приласкал его грядущим покоем. Затем попробовал вспомнить события минувших часов. Вспоминались мелькание лиц, какие-то блестящие турникеты, через которые он пробовал перелезть, затем — липкие поцелуи в лифте, дальше — поиск оторвавшейся пуговицы… Пуговицу, кажется, не нашли… нет, нашли, она оказалась в… Тут он вспомнил, где она оказалась. Это они играли в прятки. Уже после, когда разделись. Она спрятала ее у себя в… Ванечка почувствовал, что краснеет. Потом понял, что не может вспомнить ее лицо. Стало жарко. Невыносимо жарко. Больным взглядом он оглядел себя. Паутина на груди и руках была жирная и давила на тело. Он с трудом шевельнул рукой, провел пальцами по ложбине паха. Волосы на лобке свалялись, член был липкий от погружения в чье неизвестно лоно. Он не помнил ее лица. Ни имени, ни лица, ничего. Только эту идиотскую пуговицу. Кто она, женщина, с которой он провел ночь? И в чьей он сейчас квартире? И почему один? И что он скажет, если вдруг откроется дверь и хозяева увидят его лежащим в стыде и муках?