Марина Казанцева - Стамуэн

«Конкретнее, Красавчик. Нужен образ.»

— Инспектор Холливэй.

В темноте раздался грохот, словно свалился большой сейф.

Холодный сентябрьский дождь уже третьи сутки поливал землю, не переставая. Всё промокло — голые искорёженные деревья городского парка, качели на детской площадке, стены домов, закиданный грязными листьями асфальт, машины у обочин. Редкие прохожие бегут домой под обвисшими зонтами, кутаясь в воротники и капюшоны. Одна мысль о том, чтобы выйти на улицу в такую мерзкую погоду вызывала мурашки и желание выпить большую кружку горячего чая.

Рабочий день приближался к концу, и Патрик Холливэй уже почти закончил перепечатывать отчёт. Он сидел за своим большим двухтумбовым столом, который сумел отстоять у начальства, когда в управлении затеяли смену обстановки. По коридорам забегали и зачирикали молодые люди в красочных комбинезонах с бумагами в руках и идеями в головах. Всех сотрудников рассовали, словно морских свинок, по маленьким кабинкам с прозрачными пластиковыми стеночками. Развесили повсюду модерновую якобы живопись. Одну такую разместили прямо напротив двери Холливэя, более похожую, на его непросвещённый взгляд, на кучу кишок, сваленных на бойне в контейнер.

Когда передовая дизайнерская мысль добралась до кабинета инспектора Холливэя, он явился к шефу и со своим обычным хмурым видом заявил, что лучше будет писать свои отчёты в сортире, поскольку это единственное место в управлении, которое муниципалитет ещё не испохабил своей переделкой. Но, ни за что не сядет на те легкомысленные вертушки, которые сейчас привинчивают к полу для его коллег. Да, кстати, стол его тоже не трогайте, иначе он перетащит его — опять же, в сортир.

Угроза была пустой, поскольку стол Патрика просто не пролез бы в это спасительное место. Но, Джон Уэйн, которого тоже достала вся эта беготня со сметами и споры с дизайнерами, вдруг согласился и запретил мародёрам в цветных комбинезонах трогать того допотопного мастодонта, что звался столом Патрика Холливэя. Теперь инспектор мог с довольной улыбкой пройти мимо коллег, затиснутых с поджатыми ногами в своих конурках за пластиковыми стеночками.

Патрик достал из коробочки с с цифрой «64» цветную скрепку и скрепил листы. Потом аккуратно зачеркнул «64» и написал «63». Это было число скрепочек в коробочке. Чтобы никто не зарился.

Природа ошиблась, наградив его внешностью романтического героя. Патрик Холливэй пренебрежительно относился к сантиментам, так же мало его трогали всякие возвышенные чувства. Именно поэтому он избрал работу детектива, что рабочий материал обычно мало располагает к чувственности.

Он поднялся, придирчиво осмотрел стол на предмет случайно неубранных бумаг, подёргал ящики и вышел в коридор. Бросив взгляд на кишки в рамочке, он вошёл в кабинет к Джону Уэйну.

Уэйн кивнул ему, продолжая говорить в трубку, листать каталог, курить сигару и посматривать на монитор. Холливэй подсунул шефу свой отчёт прямо поверх каталога. Тот не заметил и продолжал листать теперь уже отчёт. Патрик уселся в кресло и достал сигарету. Сигары он не курил — вредит здоровью.

Уэйн, всё прокурив, всё пролистав и всё проговорив, бросил трубку и уставился на гостя, словно забыл, что сам его позвал.

— Да! — сказал он и принялся раздражённо перешвыривать бумаги на своём модерновом многофункциональном столе, который ненавидел. — Холливэй, тебя ждут неприятности.

— Напарник-женщина? — флегматично спросил тот.

— Нет, хуже!

Что может быть хуже напарника-женщины? Кишки на стенке?

— Судья вернул на пересмотр дело Монка. Тебе поручается провести дорасследование. На всё, про всё — неделя! Простая формальность, можно подумать, что мы тут не работаем, а картинки смотрим на стене!

— Что ж тут ужасного? — удивился Патрик.

— Я пошутил, — вздохнул Уэйн. — У тебя напарник-женщина.

— Так Монк или женщина?

— И то, и другое. Иди с миром, Патрик.

Холливэй выбрался из кабинета босса с папкой в руках и дурным предчувствием в душе.

На своём рабочем месте он обнаружил факт вопиющего вандализма. Прямо в его кресле, а точнее, на его подлокотнике сидела молодая мадмазель и болтала по телефону. Посреди стола возвышалась кучка цветных скрепок, которыми Патрик так дорожил. Некоторое время он скорбно созерцал картину разорения. А он-то думал, что хуже кишок в рамочке с ним уже ничего не может приключиться.

Наконец, барышня его заметила и вспорхнула с кресла.

— Детектив Инга Марушевич! — доложила она.

— А скрепки-то зачем выкидывать? — проскрежетал Холливэй голосом подлинного Гарпагона.

— Простите, детектив, — потупилась она.

Так и не понимая, зачем ей понадобилось это делать, Патрик принялся перекладывать скрепочки обратно в коробочку. И с ужасом обнаружил, что за недолгое время его отсутствия она успела все его любимые скрепки сцепить в цепочку!

— Возмутительно, — буркнул он и принялся осторожно расцеплять их и складывать куда положено.

— Позвольте, я помогу!

— Не позволю.

Обычно Джон Уэйн с ним так не поступал и никогда не навязывал ему стажёров, тем более мамзелей. Зачем она Холливэю? Подсуньте вон её Мозеру — этот павлин просто обожает молоденьких девиц.

Покончив со скрепками, тщательно их пересчитав и восстановив на прежнем месте цифру «63», Патрик открыл отчёт о ходе расследования преступления Монка.

Парень проработал в одной строительной фирме около шести лет. А потом взял и неожиданно убил свою любовницу, актриску местного театра, исполнительницу вторых ролей. И всё было нормально, то есть Монку определённо светила виселица, пока дотошный адвокат не сумел пробить брешь в обвинении. Дело в том, что письмо, оставленное Монком на месте преступления и найденное потом администратором театра, не соответствует датировке события. Почтовый штемпель указывал, что письмо отправлено через день после того, как Монка взяли. Теперь Патрику предлагается разобраться в этом деле. Пустяковая ошибка, опечатка в штампе, но адвокаты как раз такими ошибками и кормятся. Чего недоставало? Монк во всём признался. Парень пытался вены резать в изоляторе.

— Простите, детектив, — опять заговорила дамочка, сидя на старом кожаном диванчике, — я могу знать, где моё место?

— Можете, детектив, — рассеянно ответил Патрик, роясь в папке. — Ваше место на диванчике.

— А мне говорили, что вы не умеете шутить, — улыбнулась она.

— А я и не шучу.

Больше ей ничего от него добиться не удалось. Патрик опять углубился в отчёт. Итак, Альберт Райс по прозвищу Монк в субботу вечером взял с собой свёрток, в котором спрятал пневматический строительный пистолет, в просторечии именуемый гвоздилкой. Будучи признанным ухажёром актриски по имени Терри Блю (имя-то какое дурацкое), он вошёл через служебный вход и прямиком направился к её гримёрке. Всё это случилось, по словам гримёрши Кейт Бруннер, минут за пять до окончания спектакля. То есть в двадцать часов, сорок пять минут.