Вильям Александров - Планета МИФ

Особенно выделялся одни из них — с нашивками пилота-космонавта первого класса, плотный, мрачноватого вида человек лет тридцати пяти, заросший неряшливой бородой, скрывавшей почти все его лицо. Он сидел все время молча, как-то криво облокотившись о стол, так же молча наливал себе наш розовый напиток, причем делал он это в основном между тостами — возле него стояло уже несколько пустых бутылок. Ну, напиток наш вы знаете — он безвреден в умеренных количествах, поднимает настроение, и поэтому разрешен на борту по особым случаям. Правда, в больших количествах и он способен вывести человека из равновесия, но, поглядывая на этого флегматичного парня, я мало беспокоился: пусть отведет душу, думал я, в конце концов он свое дело сделал, посидит немного и спать завалится. И все-таки чем-то привлекал он мое внимание, глазами, что ли. Нет-нет, да вдруг сверкнет из-под зависших бровей, словно вспышка лазера, проткнет тебя насквозь и опять погрузится в свою лениво-неряшливую неподвижность.

Я спросил о нем, мне сказали, что он вообще такой, особенно последнее время, видно, затосковал по Земле. Но специалист прекрасный, дело свое знает великолепно, незаменим в критических ситуациях — выдержка колоссальная. Звали его Юлий Бандровский. Фамилия показалась мне знакомой, но я не мог вспомнить, откуда.

Потом мы разместили вновь прибывших по каютам, погрузили отряд в транспортную ракету, дождались, пока они причалили к станции на Эре, увидели их еще раз на телеэкране, попрощались и, облетев Эру, легли на обратный курс.

Должен сказать, что наш путь на Землю пролегал не по прямой. Между землей и Эрой, прямо в створе, находилось то самое темное пятно с его коварной Могучей. Поэтому, в соответствии с инструкцией, мы описывали дугу, чтобы обойти это место стороной. Это удлиняло путь, и без того немалый, но иного выхода не было. Мы разгоняли корабль до субсветовой скорости и при том нам предстояли долгие месяцы полета.

По положению, в длительных полетах весь состав сменяемых экспедиций поступает в распоряжение командира корабля и используется в полете по его усмотрению — как для проведения научных исследований, так и для поддержания в действии всех систем корабля.

Поэтому, когда на третьи земные сутки в рубке управления появился Бандровский и попросил использовать его в качестве вахтенного инженер-пилота, я ничуть не удивился, только вид его меня опять неприятно поразил. Всклокоченная, неряшливая борода, лихорадочно блестевшие глаза, предельно мятая куртка, из под которой виднелась далеко не первой свежести рубашка… Впечатление было такое, что он все трое суток валялся на своей койке, не раздеваясь, не умываясь и, кажется, не сомкнув глаз.

«Что-то неладно с этим парнем, — подумал я тогда, — но, может, работа пойдет ему на пользу…» И дал распоряжение дежурному инженеру постепенно вводить Юлия в курс дела.

В течение нескольких дней я наблюдал за ним. Я видел, с каким жадным интересом он осваивал новые для него приборы, знакомился с системой управления. За время его пребывания на Эре кое-что прибавилось в оснащении кораблей. И в том, с какой быстротой схватывал он все новое, как ловко и умело оперировал приборами и расчётными механизмами, виден был специалист высокого класса. Я убедился, что характеристика соответствовала истине. Он даже менее мрачным становился, когда общался с приборами. В такие минуты я даже нежность замечал в его взгляде, в движениях его пальцев. Однако с людьми он по-прежнему был неприветлив, цедил сквозь зубы, как будто мы все обиду ему нанесли какую-то.

И все же, по мере того как он входил в курс дела, что-то в нем менялось к лучшему. В тот день, когда он впервые заступил на самостоятельную вахту, он появился в чистой сорочке, причёсанный, и кажется, даже бороду свою привел в порядок.

Я поздравил его, пожелал счастливого дежурства. Он пробурчал что-то невразумительное и сел за пульт. В своей каюте я несколько раз включал контрольный экран — Бандровский внимательно следил за приборами, расхаживал вдоль щита, любовно притрагивался к рукояткам.

Утром я проверил журнал — все записи были сделаны в строгом порядке: чётко, толково, лаконично.

Я успокоился.

Так прошло примерно около месяца.

На корабле жизнь текла, как обычно, каждый занимался своим делом, работа велась по намеченной программе. Я тогда, помнится, увлекся межгалактической магнитной теорией и тоже с головой ушёл в свое дело.

Можно сказать, что все шло нормально, если бы не одно обстоятельство: все время ухудшалась связь и вскоре совсем пропала. С Эрой мы ее уже потеряли, а с Землей она никак не налаживалась. В принципе такие вещи в Космосе не редкость — иногда проходишь зоны сильных магнитных влияний и связь на время исчезает. Однако на всем протяжении от Земли до Эры связь сохранялась. Сейчас мы шли тем же путем, но связь почему-то исчезла. Приборы показывали соседство очень мощного магнитного поля. Его тоже не было раньше.

Как-то во время дежурства Бандровского я вошел в рубку. Он сидел у пульта, перед ним лежал книгофильм, но смотрел он не его, он оглядывал главный щит, приборы, и во всем его облике, в осанке, во взгляде светилось такое торжество, — что я удивился.

«Вот, — думаю, — расшевелило даже эту сонную тушу!»

— Что, Юлий, нравится корабль?

Он посмотрел на меня, и мне показалось, что во взгляде его мелькнула насмешка. Впрочем, он тут же погасил этот огонек в своих глазах.

— Первоклассный корабль! — проговорил он как-то зло. — Наверное, лучшее, что мог выдать ВКЦ?

— Пока — лучшее… Вот только связь барахлит. Непонятно, откуда взялось это мощное магнитное поле.

— Непонятно? — он чуть повернул ко мне голову, и мне показалось, что по лицу его прошла гримаса. — В Космосе много еще непонятного. Чтобы раскрыть непонятное, надо уметь рисковать, а не ставить на карте красные кляксы! — Он с презрением отшвырнул фильмоскоп, лежавший перед ним. Я посмотрел название кннгофильма — это был Бертье, «Белые пятна».

— Вы считаете, что мы недостаточно рискуем?

— Я считаю, что некоторые пятна, которые здесь именуются белыми, это чёрные пятна на совести ВКЦ.

Мне показалось, он даже зубами скрипнул.

— За что вы так невзлюбили Космический Центр?

— Жалкие трусы! — Он встал и, не в силах сдержать себя, заходил по рубке. — Сидят в своих апартаментах и делают в штаны от страха!..

«Странно, — подумал я тогда, — обычно эта жажда риска проходит с юношеским возрастом. А ведь ему не восемнадцать лет. И даже не двадцать восемь… Такой может наделать беды. Пожалуй, нельзя оставлять его одного».

И хотя от вахтенного мало что зависит, курс выдерживается по заданной программе приборами, малейшее отклонение исправляется автоматически, я отдал приказ, чтобы одновременно с Бандровским дежурил кто-то из экипажа.