Вильям Александров - Планета МИФ

— Лин… — голос его сорвался. Он хотел сказать что-то еще, но не смог. Он сделал шаг к экрану, протянул руки. Она бросилась к стене, прижалась к ней, стала гладить ее ладонями.

— Ты живой! — говорила она. — Я знала, что ты живой! Раз я живу, значит, и ты живой! Господи, какое счастье, что я тебя вижу! Я знаю, ты очень далеко, ты в космосе, но это ничего, главное, что ты жив, а значит, вернешься, пусть не скоро, пусть, когда-нибудь, но вернешься!

Слезы безостановочно текли по ее лицу. Она прижалась мокрой щекой к экрану, и Валентин, там, по ту сторону, провел ладонью по ее щеке.

— Не плачь, — сказал он, — не надо плакать. Ты же видишь — все в порядке.

Я видел, ему трудно держать себя в руках, еще секунда — и он сорвется.

Я дал знак Аллану.

— Валентин, — сказал он, — сеанс связи сегодня короткий, сейчас она оборвется. Ты хочешь что-то сказать?

Он кивнул головой и через силу улыбнулся.

— Поцелуй ребят, — сказал он. — В следующий раз приведи их. И не волнуйтесь. Все будет хорошо. Слышишь — хорошо! Я ведь никогда не обманывал тебя, верно?

Она стояла, как распятая мадонна у экрана, прижавшись к нему всем телом, раскинув руки.

Аллан нажал кнопку.

Мы проводили Лину, вернулись обратно. Всю дорогу Аллан был мрачен, почти не разговаривал. Только когда вошли в галерею, он сказал:

— Вы заметили — он стоял у панели.

— Да, я тоже удивился.

— А ведь в прошлый раз мы оставили его в кресле, не так ли?

— Да… Может быть, вы тогда забыли отключить питание ящика, только выключили экран?

— Я выключил ящик, я это хорошо помню. Экран выключается кнопкой, а питание ящика — вилкой. Я отключил ее от сети.

Мы вошли в комнату, Аллан подошел к пульту, мрачно осмотрел вилку. Не включая ее в сеть, нажал кнопку. Экран был темен, но мы услышали какой-то слабый шелестящий звук: как будто листы бумаги переворачивали. Аллан вставил вилку, экран вспыхнул, и мы увидели Валентина. Он стоял возле письменного стола и решительно листал какую-то книгу.

— Валентин, — сказал Аллан, — в прошлый раз мы оставили тебя в кресле, а потом ты оказался у рычага. Что это значит? У ящика есть собственное питание?

— Да, Аллан, есть. Я не хотел говорить вам об этом… Оно слишком слабое, чтобы я мог общаться с вами, но достаточное, чтобы я мог думать и работать. Когда вы отключаете ящик, я остаюсь в полном одиночестве, один на один с самим собой, но я продолжаю думать. В прошлый раз, когда я остался один, мне вдруг сделалось очень тяжело. Я представил себе синее-пресинее весеннее небо, белые плывущие облака, зеленую траву, представил себе жизнь с ее воздухом, светом, простором и людьми, и мне так тоскливо стало от сознания, что я обречен на долгое, может быть, вечное одиночество, что я решил нажать рычаг.

Я уже подошел к панели — и в это время вы включили экран, я увидел Лину… Вы хорошо сделали, что привели ее. И хорошо, что не сказали ей всего, пусть она думает, что я в космосе. Она действительно умрёт, если узнает, что меня нет совсем. Собственно, ради нее я придумал эту штуку с ящиком. Я знал: всякое может случиться. Теперь, когда я увидел ее, я понял: я не напрасно сделал это. Для нее я живой — это главное. Но я постараюсь быть живым не только для нее. Я буду работать круглые сутки, я совершу невозможное… Перевезите завтра ящик в Институт, пусть поставят его в лаборатории, пусть соберутся все, кто может и хочет поспорить о богом, я думаю, общими силами мы его одолеем!

Мы сидели в библиотеке Аллана — небольшом круглом зале.

Был дождливый зимний вечер, за продолговатым, горизонтально вытянутым, изогнутым окном, напоминавшим лобовое стекло космического корабля, расплывчато светились сигнальные огни порта. Включенные на полную мощность, они пробивали завесу тумана, разноцветными лучами прощупывали тяжёлую свинцовую гладь воды, плотное облачное небо. Они словно подбадривали идущие в тумане корабли и ракеты, словно приветствовали их, давая знать о близости порта, хотя вели их в тумане совсем другие лучи — невидимые, электронные.

Я подумал о том, что все это не больше, чем иллюминация, что если бы вдруг почему-то погасли все эти мощные прожектора, — морские и воздушные корабли все равно шли бы заданным курсом, все равно причалили бы в точно назначенном месте и в точно назначенный срок. Но людям, как видно, этого мало. Им надо видеть живой переменчивый свет, собственными глазами чувствовать его цветное тепло…

— А знаете, Виктор, я иногда завидую людям двадцатого века.

В недоумении я обернулся к Аллану. Он сидел в кресле, откинув голову назад, фокусируя свои бинокулярные очки. Он только что просмотрел очередной выпуск «Рассказов Аллана», записанных мной и вышедших в свет миллионным тиражом. Я привез ему сигнальный экземпляр кассеты и, как всегда волнуясь, ждал, что он скажет. И как всегда, он сказал нечто неожиданное.

Он снял очки, извлек маленькую, с пятак величиной, кассету, подержал ее на ладони, подбросил, словно взвешивая, повертел в пальцах.

— Люди прошлых веков могли позволить себя роскошь создавать большие книги — весомые, ощутимые, — в голосе его я услышал неподдельное сожаление. — Они могли листать их, рассматривать, они сживались с ними, как с живыми существами — я говорю, конечно, о настоящих книгах… — Он глянул на меня и, видно, почувствовав мое смущение, тут же поправился: — Я не хочу сказать ничего плохого о вашей работе, Виктор. Вы записали все очень ярко, интересно, я бы так никогда не смог… Да и смонтировано все умело — музыка, цвет и голос чтеца подобран хорошо, хотя я предпочитаю глазами читать, без всякой музыки и цвета — они мне мешают. А вообще — хорошая работа, и иллюстрации отлично выполнены, со вкусом, без аляповатости… Все хорошо. Но вот я кончил читать… — он снова подбросил на ладони маленький чёрный кружочек с цветной наклейкой, — и все! Ни зрительно, ни эмоционально я это не воспринимаю. Разве что наклейку.

Он стал разглядывать цветную наклейку, где был изображен он сам и было написано название книгофильма.

А я снова подумал о лучах прожекторов в порту — не в этом ли их назначение?..

— Да, наверно, вы правы, — сказал я, рассматривая стены библиотеки, сплошь испещренные крошечными ячейками. — Но, согласитесь, надо же чем-то платить за выигрыш в объеме. Сколько у вас книгофильмов?

— Что-то около ста тысяч.

— Вот видите! Представьте себе, что вам надо разместить сто тысяч томов… Да вам всего вашего дома не хватило бы!

Он кивнул, подошел к стене, отыскал глазами какую-то надпись, выдвинул ящичек, положил туда кассету.

— Ну вот, — сказал, он. — Одной кассетой больше.

Он Стоял лицом к стене, переводил взгляд с одной надписи на другую, и я догадывался, что каждое название рождало в нем множество воспоминаний — ведь это был раздел библиотеки, где хранились описания его путешествий, рассказы об экспедициях и исследованиях, в которых он принимал участие. И лица друзей, наверно, проходили перед ним — иных уже не было в живых…