Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

И правда, делать здесь больше нечего было. Мне во всяком случае. Я направился в аптеку — нужно было купить сердечные капли себе и что-нибудь от мигрени Гермионе. Потом зашел на почту. Конечно, никаких распоряжений насчет пенсии и никаких объяснений по поводу задержки там не получали. Посоветовали зайти в городской совет. А еще лучше — просто немного подождать. В конце концов, задержка на две недели не может считаться чем-то совсем уж из ряда вон. Я решил, что — да, действительно, немного подождать вполне можно, попрощался с почтмейстершей.

Вернулся домой, сел почитать газету. Вот ведь как получается: в тот момент, когда хоть что-то можно было бы узнать от Харона, мой дорогой зять исчезает спокойненько и даже не дает труда позвонить домой, успокоить. А газета его, оставшись на попечение заместителя редактора господина Корибанта, как и положено, мгновенно превращается в большое двадцатичетырехстраничное вместилище безвкусной и неправдоподобной жвачки. Я перелистал газету и не нашел ни единого упоминания о возможном голоде. Или о пенсиях. Не говоря уже о таком важном событии, как например закрытие пунктов приема желудочного сока.

В качестве передовой статьи фигурировало полуподвальное творение некоего доктора Марсия (так мне и не удалось выяснить у Харона, кто скрывается за этим двусмысленным псевдонимом) о некоторых новейших исследованиях желудочного сока, проводившихся в последние месяцы. В частности, оказывается, что все человечество, в соответствии с составом данной жидкости, можно достаточно четко разделить на пять категорий, причем процентное содержание химических элементов передаются внутри каждой из этих категорий по наследству с большим постоянством, чем даже расовые признаки. Очень интересно. Написали бы лучше, что случилось с пенсиями.

Городское статистческое управление сообщало о стабильном росте благосостояния за минувшее лето — на 0,1 % выше по сравнению с аналогичными периодами прошлого года. Начальник управления господин Эвтибиад высказал предположение, что это связано с притоком туристов.

Туристов этим летом можно было, по-моему, увидеть только в снах господина Эвтибиада.

Словом, повторяю, газета не содержала ровным счетом никакой полезной информации.

За обедом я рассказал Гермионе и Артемиде о закрытии стационара.

«Это, конечно, временно, — сказал я. — Не думаю, что они долго будут держать его закрытым. В конце концов, им же нужен желудочный сок.» — «А пенсии? — спросила Гермиона. — Что с пенсиями?» Артемида молчала, уткнувшись в тарелку. Вообще, выглядела она уставшей, видимо ночной шум и ей не дал выспаться как следует.

Я рассказал о пенсиях.

«И как же мы будем жить? — осведомилась она. — Кто-нибудь в этом доме скажет мне, на какие деньги я буду вести хозяйство?» Больше всего на свете я не люблю разговоры о деньгах. То есть не вообще о деньгах, а об их недостатке. Тем более за столом. Мне буквально кусок в горло не лез. К тому же она преувеличивала: даже если предположить, что пенсию задержат еще на полмесяца, проблем с хозяйством не будет. В конце концов, и я кое-что откладывал на черный день (десятку-двадцатку в месяц), и сама Гермиона была женщиной бережливой и экономной. Но спорить с ней в подобных случаях просто бессмысленно.

А она останавливаться не собиралась. Досталось всем: и мне — «бессовестному алкоголику, всякую копейку норовящему отнести в кабак» (она-таки учуяла запах водки), и Артемиде — «только о тряпках думающей» и даже отсутствовавшему Харону — за то, что уехал и не оставил денег перед отъездом.

Тут я попробовал вступиться, сказать, что Харон ездит за счет редакции. Гермиона демонстративно встала из-за стола, хлопнула дверью. Следом ушла Артемида. И остался я за обеденным столом в полном одиночестве.

Погода обычная, осенняя. С утра дождь и ветер, температура около двенадцати градусов, влажность. То ли из-за этой влажности, от ли от событий вчерашнего дня, но моя экзема, похоже, обострилась.

От Харона ни слуху, ни духу, зато Артемида как завеялась вчера с вечера с какими-то приятелями на пикник, так явилась только к обеду. Я не стал делать ей замечаний, но на ее «Привет, папочка», — ответил: «Доброе утро,» — с максимальной холодностью, на которую был способен. Жаль только, что она не поняла этого. Нет, хоть и проработал я столько лет в школе, а воспитатель для собственной дочери из меня так и не получился. Нет пророка в своем отечестве — и нет учителя в учительской семье. Где-то я читал, что свои дети остаются загадкой даже для профессионального педагога.

Конечно, давно следовало бы поговорить с зятем. Но мне казалось, что все у них налаживается, о своем скоропалительном романе с господином Никостратом Артемида забыла. Да и что там за роман! Ну, постояли пару вечеров в саду, подержались за руки глядя на закат. Пусть даже поцеловались. Пусть даже господин Никострат какое-то время провел в нашем доме. Но ведь, с другой стороны, ее можно понять — время было ужасное, все словно летело в тартарары — и привычный уклад жизни, и маленькие радости — все затягивалось безумным водоворотом грозных слухов. Девочка, словно за соломинку, схватилась за ближайшего к ней человека, и лишь по вине самого Харона этим человеком оказался не он, а холостой и привлекательный секретарь мэрии.

И потом: как только Харон вернулся, все сразу же встало на свои места и стояло так два года. До позавчерашнего дня, когда Харон вдруг засобирался в командировку в Марафины. Слава Богу, он перестал принимать в доме сомнительных типов вроде бывших инсургентов. Однако взгляды его оставались прежними. Он так же стремился уязвить новые власти, так же насмешничал над складывавшимися патриархальными отношениями гражданин-общество. Да и на семейную жизнь Харон смотрел, по-моему, как на необходимое зло, не более того. Молодые женщины хорошо чувствуют, когда их молодостью и красотой, фактически, пренебрегают в пользу неких священных коров, как-то: профессиональному призванию, общественному долгу и прочим (по их мнению) мужским выдумкам. До поры до времени они еще терпят. Но потом…

А Харон впервые за последние два года уехал на день и третьи сутки не давал о себе знать.

Тут я некстати вспомнил слова Полифема насчет сожженных Марафин. Странная прослеживается зависимость: стоит Харону поехать в Марафины, как тут же разноситься слух, что город сожгли.

А следом за тем я вспомнил и о возвращении господина Лаомедонта. Кстати говоря, господин Никострат ведь раньше ходил в дружках с господином Лаомедонтом, и если последний вдруг попал у нынешних властей в фавор, то, боюсь, зятю моему может не поздоровиться, они с Никостратом терпеть друг друга не могут. После того, как Харон по-мужски поучил секретаря мэрии, застав его в саду с Артемидой. И опять выходило так, что виновата в будущих неприятностях моя дочь, а если уж совсем откровенно, то виноват я сам, поскольку не уделял девочке должного внимания да и сейчас, признаться, не в состоянии сделать ей ни одного замечания.