Альфред Хичкок - Истории, от которых не заснешь ночью

Голова мертвеца упала набок, язык выпал, как у убитой лани, струйка липкой жидкости вытекла изо рта. Мне объяснили, что это слюна, но мне показалось, что это напоминает остатки обугленного после короткого замыкания провода.

Совсем тихим голосом, как если бы он говорил сам себе, Виктор прошептал:

- До скорого, старикан.

Вот. До скорого на том свете, старикан. Десяти минут достаточно, чтобы "дать дуба". Он умер, он отбыл в мир иной.

Связанное тело походило на тело человека, изуродованное приемом наркотиков; вы напрасно будете пытаться поднести к глазам его зажигалку, все, зрачки не реагируют. "Дома никого нет". "Конечная остановка".

Мы снялись с якоря.

По дороге я не переставал спрашивать себя, почему рвало лейтенанта. Потому что осужденный был последний, кто обладал - насильственно или нет телом его возлюбленной и что теперь эта последняя нить была порвана. Какова бы ни была причина этой рвоты, тело лейтенанта, без сомнения, постигло то, чего не мог постичь его разум: этот конец не принес никакого начала, эта смерть не вернет ему никогда его умершей любимой. Эта смерть, какой бы справедливой она ему ни казалась, не вызвала в нем ничего, кроме рвоты.

Сидя в "мерседесе" с открытым капотом, мы с Виктором долго созерцали полупустой остров, который носил имя не святого, как считалось, а какого-то бедного кретина-индейца, повешенного здесь около века назад. И деревья вроде бы, и облака, и море синее, но ни одной птицы, чтобы можно было бы дополнить картину. Даже эти типы в черном исчезли, но я понимал причину их молчаливого протеста: средневековье - это мы.

Дрожа, Виктор сделал глубокий вдох, как если бы ему никак не удавалось наполнить воздухом свои легкие, а потом едва слышным голосом спросил меня:

- Ну чего, тебе понравилось?

Я пожал плечами и, по-прежнему верный своему воображаемому персонажу, ответил:

- Получилось вроде, старикан.

- Угу, ты можешь так сказать: получилось.

Он явно фальшивил. Я открыл бутылку текилы, которую мы распили за пятнадцать минут даже без лимона в перерыве между глотками. Потом Виктор разговорился, и я понял, в чем дело. Вид осужденного на казнь и газовая камера открыли ему, что жизнь - это отнюдь не ребячество, не забава. Мы оба частично были ответственны за эту казнь. Мы неотвратимо пали в своих собственных глазах.

На автомагистрали 101 Виктор набрал скорость до ста семидесяти, да так и сохранял, ныряя между машин. Это было идиотство, это был конец. Я был один, без моего Поводыря, на берегу кровавого потока. В конечном итоге инспектора дорожные нас остановили. У Виктора был столь возбужденный, а у меня столь апатичный вид, что они начали искать на наших руках следы уколов наркотиков.

Я им ни слова не сказал, даже своей фамилии, они, бедолаги, вынуждены были искать какой-нибудь документ в моем портфеле, чтобы узнать, кто я. Виктор пришел в бешенство, кусаясь, брыкаясь, пена изо рта, пятое и десятое, пока один из полицейских не треснул его дубинкой. А я наблюдал.

Мой друг нарвался на штраф лишением прав, поскольку его папаша подмазал одного психиатра, который диагностировал приступ сумасшествия и пристроил его на некоторое время к чокнутым. Сейчас он вышел из этого зоосада, но продолжает посещать этого "вправляющего головы" трижды в неделю, да еще и платит ему за визит сороковку.

Ему и впрямь это необходимо. Несколько дней назад я встретил его на улице Сан-Франциско; он мягко вышагивал по улице босиком, одетый, несмотря на холод и туман, в майку и джинсы. Он казался возбужденным, взволнованным и весь в своих мыслях.

- Ну как, все в порядке? - спросил я у него. - Что нового?

Медленно кивая головой, он ответил:

- Вот, так просто они не дадут нам выкарабкаться. Для них простой факт жизни - это преступление.

- А ты что, больше не носишь ботинки?

- Я не могу больше их носить.

Он подошел ближе, огляделся и прошептал трагическим тоном:

- Я слышу теперь только подошвой ног.

А потом, кивнув головой, он исчез, затерялся в толпе, как сбившаяся с пути пантера; прошел мимо торговцев фруктами, зеленщиков, волтузивших друг друга подростков, полицейских, пытавшихся поймать лихих парней с наркотиками. Виктор, я думаю, не хочет больше слушать матери-земли; он хочет слушать только ободряющий шум червей, которые медленно пожевывают.

Которые пожевывают и ждут Виктора, может быть, в итоге, следующего.

Моррис Хершман

Письма читателей

Дорогой господин Хичкок,

Пишу вам, потому что много слышал о вас и очень хотел бы знать ваше мнение по поводу кое-чего. Мои друзья говорят, что я мог бы стать хорошим писателем. Надо сказать, у меня талант писать письма.

Ну, в общем-то, может, вы могли бы сказать мне, нрав ли я или неправ, что у меня такой вот страх.

Да, так возвращаясь к моей истории. Это произошло на самом деле. Если вам захочется написать роман, то я мог бы с вами сотрудничать: у меня история, а вам остается только ее записать.

Это произошло со мной на пляже в Брайтоне. В Кони-Айленд, вы знаете, что в Бруклине.

Когда я хожу туда, я беру всегда с собой в бумажном пакете большое полотенце. Я его разворачиваю, раскладываю на песке, снимаю брюки, рубашку, а поскольку на мне купальник, я пытаюсь тут же воспользоваться возможностью позагорать. Я располагаюсь около старого, облупившегося рекламного щита, где написано: "Бухта-2". Здесь очень много людей моего возраста, мне около тридцати; они все приходят сюда. Распростершись на песке, я смотрю на проходящих надо мной по решетчатому настилу загорающих, отдыхающих. Хотя вроде бы и много таких щитов, и, таким образом, нужны штаны и рубашка, чтобы здесь прогуливаться, но никто, правда, внимания на это не обращает.

То, о чем я хочу вам рассказать, произошло как раз сегодня после обеда. Вы знаете, какая сейчас в городе жарища: 34 градуса в тени. Люди валились прямо как мухи. Даже на пляже сегодня было такое впечатление, что ходишь по иголкам.

Я прождал полчаса, и поскольку никто из моих друзей не "отметился", пошел поплавать. В воду всегда вхожу до лодыжек, а потом ныряю, чтобы дать окунуться сразу всему телу.

Словом, поплыл я и проплыл первый буй - бакен. Как у всех бакенов, у этого тоже был красный верх с такими штуковинами по бокам, словно прилипшие мидии. Вдруг вижу, какой-то тип прямо на меня оттуда плывет, а в метрах пяти, слышу, как кто-то кричит: "Сэм!" Потом бульканье, шум пузырей. Этот тип исчез (ну, тот, что оказался прямо передо мной, назову его номером один, чтобы не путаться), а потом он всплыл на поверхность, рука под подбородком второго, и он тянул, тащил его.

Он кричал: "Этот человек ранен!"

Уж я-то тоже был способен заорать, да еще как: "Посторонись! Место!"

На пляже стали делать ему искусственное дыхание. Я не мог оторваться от тренера по плаванию, человека в белой майке, стоящего на коленях над утопленником, его ноги между ногами тренера, который равномерно нажимал ему на грудь. Не забуду этого никогда в жизни.