Алексей Ефимов - На землях рассвета

Эта история не была самой длинной. Другая, о путешествии девушки, идущей на юг, которая нравилась ему только чуть меньше, занимала тринадцать тысяч страниц и еще не была закончена. Еще одна, более странная и сложная, чем все остальные, история Одинокого Города, занимала то ли тридцать, то ли сорок тысяч страниц — во всяком случае, он до сих пор был где-то на ее середине, и продвижение по ней занимало его сейчас больше всего…

Так и не найдя ничего интересного, Лэйми добрался до стоявшего возле громадного окна столика и низкого кресла — любимого его уголка, в котором читаемые им истории глубоко переживались им. За окном бледный свет Зеркала Мира падал на могучую колоннаду древесных стволов. Здесь Лэйми сел, глубоко задумавшись.

Вторичный Мир был интересен ему, но наиболее важным было его собственное прошлое — сейчас оно уже казалось ему странным и неправдоподобным, ведь с тех пор прошло больше двухсот лет и многие эпизоды стирались или сливались с иными, рожденными его воображением. Его память не могла вместить их все, хотя Зеркало Мира защищало всё, что в нем оказалось — не только извне, но и изнутри, чего, похоже, не ожидали его создатели. Все обитатели города ели, пили и дышали только по привычке. При желании они могли обходиться без всего этого, сколько хотели. Болезни и смерть были забыты. Убийство стало невозможно. Лэйми как-то раз — просто любопытства ради — спрыгнул с крыши двенадцатиэтажного дома — и отделался только разодранными штанами, хотя бетон под ним раздробился в щебень. При ударе он, правда, ненадолго потерял сознание, и ощущения были не настолько приятные, чтобы ему захотелось повторить опыт. Живая материя под Зеркалом Мира была неразрушима; мертвая снашивалась гораздо медленнее, хотя почему так — никто не знал. В общем, это было очень хорошо; любовью Лэйми мог заниматься сколько угодно, но дети под Зеркалом уже не рождались. И еще одно, самое неприятное…

Когда его включили, под ним выжили только дети — то ли до четырех, то ли до шести лет; точно Лэйми не помнил. Росли они совершенно как обычно, но, достигнув совершеннолетия, не начинали стареть. Зеркало что-то меняло на молекулярном, а может, и на атомарном уровне их тел. Те, чей организм еще только начинал развиваться, смогли к этому приспособится, а остальные…

Рано или поздно, в зависимости от возраста, но неизбежно, они как-то скучнели, становились вялыми и малоподвижными, потом погружались в сон, во сне цепенели и умирали. А может, и не умирали. Их тела словно каменели, и с ними ничего нельзя было сделать. Разложение их не брало и, может, при отключении Зеркала они могли ожить. Вот только никто не имел ни возможности, ни даже желания его отключать — никто ведь не знал, что станет с ними, приспособленными к жизни под Зеркалом, если оно вдруг исчезнет. И, главное, каким окажется тот, внешний мир…

Все здесь знали, что Зеркало было построено затем, чтобы спасти остатки их народа от безмерно страшного Нашествия Мроо — именно поэтому под ним оказалось так много детей. Весь остальной мир перед его включением был разрушен падением одной из малых лун Джангра — защитники планеты прибегли к этому чудовищному средству, как к последнему. Хотя никто не знал, что стало с Мроо за эти двести лет — сгинули ли они в многолетней зиме или, напротив, превратили мир в нечто невообразимо чудовищное — жители мира посвятили Вторжению множество книг. Они заполняли весь первый этаж Библиотеки, но сейчас туда уже мало кто заходил — Вторичный Мир был все же более привлекателен.

Лэйми тоже не любил бывать там — даже в атмосфере этого помещения ему чудилось порой нечто мрачное. В основном, там были истории «со щупальцами», как говорил Охэйо, то есть страшилки с монстрами, безо всяких стилистических изысков — бесконечные «я пошел», «она сказала»… Иди речь о вещах обыденных, читать все это было бы невыносимо скучно. Но там говорилось о вещах, которых в этом мире нет и безыскусность авторов придавала их творениям страшную достоверность — словно самый обычный человек пытался рассказать о том, что описать невозможно — о несказанном. Впрочем, чтобы снять с полки «Приключения Изгнанника», достаточно было протянуть руку. Принц Охэйо, — младший сын последнего Императора, — говорил ему, что путешествия во времени невозможны и Лэйми понимал, что это правда. Но эта, самая первая из всех записанных им историй, почему-то нравилась ему гораздо больше остальных. Может быть, потому, что она явилась ему в Круге Снов, в самом сердце их мира, и он не придумывал, а просто прожил ее…

Хониар, Джангр, 201-й год Зеркала Мира, несбывшаяся реальность

— Я не понимаю, — задумчиво сказал Лэйми, — почему о тех, кто страдал, говорят, что они «знают жизнь»? Если кого-то долго били сапогом в промежность, он что, стал от этого умнее? Стал лучше знать людей? Если кто-то сидел в тюрьме, то он, конечно, бывалый человек, а уж если его изнасиловали там подряд двадцать урок, то он — о! — постиг окончательный смысл бытия. Тьфу! Чему это может научить? На что открыть глаза? Почему про тех, кто пережил что-то очень хорошее, не говорят, что они «бывалые люди»? Я вот целый год добивался любви Лаики и провожу с ней каждую ночь последних восьми месяцев. Неужели это ничего во мне не изменило? Ничего не дало моей душе? Про мерзости и гадости я достаточно знаю из книжек. Для этого совсем необязательно видеть их наяву. Я знаю, что не растеряюсь и не струшу, если потребуется. Да, у меня не было случая доказать свою стойкость в страданиях, но это не значит, что я совсем уж ничего не стою! — он возмущенно откинул назад волосы и замолчал.

Лэйми был гибкий, сильный юноша, всего лет восемнадцати, худощавый, большеглазый и очень стройный. Сочетание бронзовой кожи, черных волос и глубоко синих глаз казалось совершенно естественным. Одежда его состояла из цельного куска густо затканной серебром темно-синей ткани, обернутой вокруг тела; ноги были босыми. Он сидел возле похожего на глаз широкого окна, скорее, ничем не загороженного проема в толстой стене башни, опершись локтями о его нижнюю кромку; его взгляд был устремлен вдаль, на вечно неподвижное палевое марево Зеркала.

— Раз ты не доказал своей стойкости, то ее у тебя нет, — рассудительно заметил Камайа, наместник Императора Охэйо; они сидели в его башне. — Услышали бы тебя те, кому ты так возражаешь, — лежать бы тебе сейчас внизу, на плитах двора, среди собственных нахальных мозгов!

— А что до ночей, то это просто чушь, — добавила Ксетрайа, его возлюбленная. — Я тоже провожу каждую ночь с мужем, но большую их часть мы просто крепко спим!