Жаклин Лихтенберг - Дом Зеора

Валлерой не видел ничего необычного, но, очевидно, остальные видели, потому что Клид смутился. Проводник отобрал свою руку и спрятал ее в полах плаща.

— Знаю, но…

— Иди, Клид. У тебя был трудный месяц. Ты в долгу перед собой. Если не считать меня, Денрау — лучший товарищ в Зеоре. Не нужно заставлять его ждать.

— Ты не можешь приказывать мне, назтер.

— Буду, если это необходимо! Почему ты еще здесь? Ты ведешь себя так виновато, словно сам причинил ему ожог!

Валлерой заметил, как напрягся Клид, но сайм прикрыл это смехом.

— Не говори глупости! Разве я когда—нибудь кому—нибудь причинял боль?

— Я не сказал, что ты его сжег. Я сказал, что ты ведешь себя, словно сжег. Ты стал даже хуже слышать. Тебе нужно идти.

Клид вставал так, словно у него болят суставы.

— Чарни, я считаю себя виноватым, потому что это произошло в границах Зеора. Наше положение и без этого слишком опасное. Я не хочу потерять этого джена. С его помощью мы сможем предотвратить набеги дженов через реку. Но если он умрет…

— Его жизни больше не грозит опасность… хотя это чудо.

— Поистине.

— Иди, иди. Не забывай: ты отвечаешь за всех нас. Завтра нам понадобятся твои силы. — Чарни посмотрел на окна. — То есть сегодня.

— Ивени, — сказал Клид, — хорошо заботься о нашем госте.

Валлерою он улыбнулся и сказал по—английски:

— Она не проводник, но можете ей доверять. В течение следующего месяца ваше поле будет очень слабым, а это значит, что, если захотите, вы не дадите сайму соблазниться и напасть на вас. Отдыхайте, у нас вы в полной безопасности.

И не оглядываясь вышел; теперь, когда он освободился, было видно, что он очень торопится.

Так вот оно что, подумал Валлерой, слегка удивленный своей способностью следить за ходом разговора. Прошлой ночью Клид испытывал потребность! Неудивительно, что он казался нервничающим! Даже проводник, способный брать селин у джена, не убивая его, а потом передавать этот селин обычным саймам, чтобы они не нуждались в убийствах… даже проводник испытывает потребность в селине, этой жизненной энергии, которую производят организмы дженов. А испытывающий потребность проводник гораздо опасней обычного сайма, — опасней для всех, кроме хорошо подготовленных товарищей. Валлерою повезло, что он остался в живых.

На третье утро убрали предохраняющие от падения перила с кровати, и Валлерой впервые заинтересовался окружающим.

Комната примерно в пятнадцать квадратных футов, с удобными шкафами и ванной. В углу у окна небольшой радиатор, который день и ночь прогоняет осенний холод из воздуха. Стены щедро украшены ручными вышивками; некоторые образцы вышивки достаточно велики, чтобы их можно было назвать гобеленами. Один из таких гобеленов — фазаны на осеннем лугу на фоне зданий Зеора — особенно много говорил Валлерою как художнику.

В этой сцене он чувствовал глубочайшее преклонение перед Зеором и снова и снова разглядывал пейзаж, стараясь проникнуть в его смысл. Ему казалось, что автор гобелена очень сильно, до боли любил Зеор. Когда он спросил об этом, Ивени рассказала, что этот пейзаж вышит женщиной, умиравшей от неизлечимой болезни. Сравнивая этот рисунок с картой, которую ему принесла Ивени, Валлерой решил, что со времен этой художницы Зеор заметно расширился.

На четвертое утро он проснулся, чувствуя себя достаточно сильным, чтобы встать, подошел к окну и всмотрелся через щели в занавесях. Он находился на втором этаже четырехэтажного здания, и окна выходили во двор. На дальней стороне обширного двора джен сметал листву в груду, а сайм собирал ее в мешки.

Из дверей показалась группа детей, пробежала по двору и исчезла в других дверях. Некоторые тащили футляры с музыкальными инструментами в половину своего роста. И несли они свой груз с гордостью, как будто это символ высокого статуса, недоступный простым смертным. Сцена вызвала воспоминания о другой осени, которую он провел, глядя в окна на чистых и ухоженных школьников. На счастливчиков. Тишина, последовавшая за уходом детей, казалась Валлерою все более оглушающей. Неожиданно он почувствовал, что теряет сознание.

Но не успели у него подогнуться колени, как Ивени подхватила его. Мгновение спустя он оказался в постели и лежал, слишком уставший, чтобы удивиться тому, как вовремя она оказалась на месте.

На следующее утро детские голоса неудержимо потянули его к окну, но на этот раз до постели он добрался самостоятельно. И в качестве награды получил разрешение после ланча с час посидеть в кресле.

На пятый день он уже без труда совершал регулярные вылазки в туалет, если вовремя принимал лекарство. А на шестое утро проснулся, чувствуя себя совершенно здоровым, но голодным, как волк. Как обычно, дверь его комнаты была приоткрыта, и он выглянул в коридор.

Богатый мозаичный пол сверкал, словно только что натертый. В воздухе чувствовались химические запахи. Через равные интервалы между альковами с книжными стеллажами стояли витрины с самыми разнообразными предметами: от досаймских артефактов до моделей, изготовленных школьниками. Никого не было видно.

Валлерой надел приготовленный для него халат и вышел в коридор. В конце коридор, расширившись, превратился в приемную с бирюзовым полом и коваными железными воротами, очень похожими на вход в психолечебницу. Справа уходил другой коридор, а слева высокое глубоко посаженное окно впускало солнечный свет, падавший на пестрый мозаичный пол.

Посредине второго коридора открылась дверь. Группа служителей выкатила носилки на колесах и прокатила их мимо Валлероя. Когда служитель открывал ворота, Валлерой успел увидеть пациента — бледное, почти бессознательное лицо, руки сайма, тщательно уложенные в сдерживающие устройства по бокам носилок, острый запах многочисленных медикаментов. Затем процессия миновала ворота и исчезла.

— Хью!

— Ивени! — Валлерой сразу заметил халат в пятнах и растрепанные волосы. Девушка, должно быть, всю ночь просидела с этим беднягой.

— Прошу прощения, — негромко сказала она. — Знаю, что уже поздно, но у Хреля была такая тяжелая ночь.

— Все в порядке. Я хорошо себя чувствую. — Он так много хотел ей сказать, спросить, но не находил слов!

— Вернитесь в свою комнату, и я принесу ваш завтрак.

— Я могу помочь?

— Поможете, если позволите поесть с вами.

— Да, пожалуйста. — Валлерой принялся обдумывать ее слова. Он хотел сказать, что может сам приготовить еду. Вернувшись в комнату, он просмотрел свои записи с уроков языка. И к тому времени, как она вернулась с подносами, он обнаружил свою ошибку и сочинил речь, которую нервно репетировал за едой.

Он обнаружил, что по какой—то причине стесняется этой девушки. Впервые он ощутил ее как женщину, а не просто медсестру. И рядом с ее изящной саймской грацией чувствовал себя громоздким и неуклюжим.