Том Холланд - Раб своей жажды

Послышался смех, столь издевательский и ужасный, что я заткнул уши руками.

- Вцепился в свой талисман, - раздался голос, - а все-таки идешь.

Она шевельнулась в ванне. Ее белокурые кудри были совершенно не запачканы, снежно-белые руки просвечивали сквозь кровь. Она омыла груди ленивыми всплесками и с расслабленным вздохом откинулась назад.

- Да, - проговорила она. - Все-таки идешь... - Она наклонила голову и пристально взглянула на меня. - Какой ты забавный, - улыбнулась она. - Как отчаянно хочешь того, что есть у меня. Как боишься того, чем ты можешь стать. Я, действительно, очень благодарна. Редко кто-либо из смертных забавляет меня, чтобы ты знал.

Она вновь улыбнулась, потянулась и опустила голову на золото. Ласкающим движением рук она отерла кровь с бледных щек, а когда отняла от лица пальцы, не осталось ни пятнышка, ни потека, словно плоть ее была губкой, впитавшей кровь, всосавшей соки жизней других людей. Удовлетворенно вздохнув, она наклонила голову, полоща в крови распущенные белокурые волосы.

- Еще, - проговорила она, - еще... в этом почти ничего не осталось. Она лениво взмахнула рукой. - Живей, Полидори, мне нужен поток...

Он, должно быть, стоял в тени, потому что раньше я его не замечал. Выступив вперед, он бросил на меня косой взгляд, полный презрения, и дернул за золотую цепь. Труп начал раскачиваться и опускаться. Краешком глаза я следил за тем, как Полидори положил труп на пол и принялся отцеплять крюки от костей лодыжек, но не мог сосредоточиться на этом зрелище. Да и как я мог? Она вновь стала мыться, намыливая кровью груди и щеки, отчего кожа ее светилась и пульсировала, становясь темнее. Темнели и ее белокурые волосы, превращаясь в черные.

- Приведите ее! - приказала она.

Голос ее был еще голосом Лайлы, но внешностью она стала африканской девушкой, столь же ужасной и милой, как и раньше. Я вспомнил, как Мэри Келли рассказывала о негритянке, разрезавшей ей запястья... Красота такая, что замораживает само сердце. Я опустил глаза под пристальным взглядом, а негритянка расхохоталась.

- Приведите ее! - крикнула она.

Я почувствовал, что ее смех тревожит самые глубины моего сознания.

- Не надо, - пробормотал я, - прошу, не надо.

Но она все смеялась. И смех сотрясал всего меня, нарастая и нарастая, а потом раздалось позвякивание крюка, раскачивающегося на цепи. Я обернулся. В руках Полидори была голая женщина. Он схватил ее за волосы, толкнул на колени, а другой рукой ухватился за крюк. На лице несчастной застыло такое выражение ужаса и .боли, что я едва признал в ней Мэри Келли.

- Нет! - крикнул я, бросаясь вперед и выхватывая револьвер. - Нет!

На секунду наступило молчание. Негритянка взглянула на ствол револьвера и вдруг вновь расхохоталась.

- Отпустите ее! - в отчаянии вскричал я, целясь в Полидори. - Ради Бога, отпустите!

Негритянка пыталась что-то сказать, но слова потонули в ее же собственном громком смехе, заглушившем все остальное.

- Буду стрелять, - предупредил я.

Негритянка захохотала еще громче.

Я выстрелил раз... другой... Пули впились ей в грудь. На секунду она удивленно взглянула на ранки, а затем глаза ее заблестели от удовольствия.

- Замечательно! - вскричала она. - Просто замечательно! - Смех ее смолк. - Впрочем, это уже начинает надоедать, - вдруг сказала она и обернулась к Полидори. - Можете убить ее.

Полидори выхватил нож. Но я пошарил у себя под рубашкой и вынул киргизское серебро. Сразу же раздалось шипение. Я взглянул на Полидори: он опустил глаза и затрясся. Я направил на него луковицу, и он затрясся еще больше. Медленно я стал подходить к нему, держа в ладони киргизское серебро, а он начал отступать с повисшими бессильно руками. Я схватил Мэри Келли за руку. Она все еще дрожала в оцепенении, но когда я потянул ее, поднялась и пошла за мной. Я подал ей одежду, и Мэри Келли, вдруг осознав, что происходит, быстро надела на себя платье.

- Бегите, - прошептал я ей на ухо, - и не выпускайте это из рук.

Я сунул ей в ладонь киргизское серебро. Она уставилась на него, не трогаясь с места.

- Вам понятно? - спросил я. - Крепко держите.

Мэри Келли сжала луковицу, кивнула и побежала через холл. Слышно было, как хлопнула дверь. Я тяжело дышал. Значит, она убежала, может быть, добралась до улицы...

- Какое благородство!

Слова эти были произнесены столь издевательским тоном, что я почувствовал, будто мне за шиворот набросали льда. Я обернулся. Мы вновь остались наедине, как в экипаже на улице. В комнате теперь сгустилась жара, воздух стал какой-то густо-красный, напоенный запахом цветочной пыльцы и духов. Не отдавая себе отчета, я вдохнул его. Чувствовался запах лилий и белых роз, на которые капает кровь. На золотых треножниках курились благовония.

- Думал произвести на меня впечатление? - фыркнула Лайла. - Думал вызвать у меня вдохновение, чтобы я отпустила тебя, благословив, тронутая твоим предложением жертвы? - Она помолчала, лениво улыбаясь мне. - Или ты предлагаешь мне принять все за забавную шутку? Что ж, тогда судьба, которую я задумала для тебя, будет еще более забавной.

Она засмеялась, глядя на свои ногти, и ее яркие губы сжались.

- Слишком долго я откладывала, - пробормотала она.

Лайла потянулась в ванне, шевельнулась, и комната раздалась в стороны, когда она стала выходить из ванны, как Венера, рожденная из морской пены. Кровь мантией из сверкающих чешуек струилась по ее обнаженному телу, сверкала и исчезала, так что Лайла походила на змею, сбрасывающую кожу. Из одежды на ней были только драгоценности, браслеты и кольца в ушах, на шее блестело золото Каликшутры, на лбу сияла отметина вечного глаза, а на волосах покоилась корона богини Кали.

- Социалист, - зашептала она, глядя на меня,- трудяга на благо ближнего... - Она захлопала в ладоши. - Как восхитительно, прогрессивно! Притянув к себе, она прижала меня к груди. - Я, конечно же, сохраню тебя и пополню тобой свою коллекцию, - улыбнулась она. - И, думаю, что навечно.

Она поцеловала меня. Слова ее эхом отдались у меня в ушах, разошлись волнами по извилинам моего мозга. Это дезориентировало меня. Я почувствовал, будто падаю в ожидающую внизу кровь. Я прильнул к Лайле, все еще находясь в ее объятиях. Но теперь мы находились не в комнате, а бежали вниз по лестнице, по бесконечным ступеням, которые все были окрашены в разный цвет и извивались в пространстве двойных спиралей. Я уже восходил по этим ступеням раньше, но никогда не видел такого множества лестниц, чередующихся перед моим взором в паутине меняющихся красок, узоров и форм. Я смутно чувствовал, что боюсь их, что они изменят меня. Надо было спасаться бегством, освободиться от Лайлы, от ее обволакивающих объятий. Но я был скован, не мог пошевелиться. Ибо кровь, которую она впитала, теперь высасывала меня. Я вспомнил то ощущение в экипаже, когда моя шея растаяла от прикосновения ее губ. А теперь все мое тело сочилось в липком месиве жидкой плоти, и я ощущал, что всего меня поглощают, затягивают в матку, полную пахнущих рыбой, соленых и терпких выделений, искажая пульс моей жизни так, что, слыша его, мое существо едва ли казалось мне моим. И оно уже не было таковым... нет... мою кровь качало сердце какого-то другого существа. Теперь я стал созданием Лайлы, студнем, плацентой, белком. Копошащейся массой клеток... супом из крошечных точек. А потом исчезли и они. Осталось только что-то красное, бьющееся в пульсе крови Лайлы. Потом и оно замолкло. И не осталось ничего. Ничего, кроме тьмы. На какое время я пропал, не знаю. Навечно? На секунду? Может быть, и то и другое. Впрочем, пришло время открыть глаза.