Роберт Хайнлайн - Восставшая Луна

— Мне очень жаль, Вайо. Люди не осознают того, насколько неустойчиво равновесие в нашей экологической системе. Даже я потрясён. Я знал, что мы уже катимся в пропасть… но не имел представления о том, как ужасающе мало времени осталось до того момента, как мы достигнем дна.

Она выпрямилась, лицо её было спокойным.

— Ладно, профессор. Я была не права. Необходимо наложить эмбарго и принять все связанные с этим меры. Давайте перейдём к делу и спросим у Майка, каковы наши шансы. Вы ведь теперь доверяете ему, не так ли?

— Да, дорогая. Мы должны привлечь его на нашу сторону. Ну что, Мануэль?

Потратив некоторое время на то, чтобы внушить Майку понимание серьёзности ситуации и того, что его шутки могут просто погубить нас (у машин весьма смутное представление о том, что означает для человека смерть), и на то, чтобы удостовериться, что он будет хранить всё это в секрете, несмотря ни на какие попытки запустить программы для поиска этой информации — даже если будут использованы наши пароли доступа, которые будут исходить от кого-либо, кроме нас. Майка задела мысль о том, что я могу сомневаться в нём, но дело было слишком серьёзно для того, чтобы мы могли рисковать.

Затем у нас ушло два часа на то, чтобы проверить и перепроверить, запрограммировать и перепрограммировать параметры нашей задачи, включая и рассмотрение возможных побочных эффектов, прежде чем мы четверо — я сам, Майк, проф и Вайо — не были наконец удовлетворены тем, как мы определили её условия. Задача была сформулирована как вопрос о том, какие шансы имеет революция, возглавляемая нашей четвёркой, до того, как наступит день голодного бунта, одержать победу над Администрацией, более того — над всей мощью Терры с её одиннадцатимиллиардным населением, готовым стереть нас в порошок и навязать нам свою волю. Учитывая при этом как полное отсутствие у нас козырей в рукаве и кроликов в шляпе, так и неизбежность предательства, глупости и малодушия, с которыми нам предстоит столкнуться, а также то, что ни один из нас не является ни гением, ни фигурой, имеющей значительное влияние на жизнь Луны.

Профессор потратил много сил на то, чтобы убедиться, что Майк имеет достаточно знаний в области истории, психологии, экономики и прочих наук. Но под конец оказалось, что Майк указал на большее количество факторов, которые необходимо было учесть при решении задачи, чем проф.

В конце концов мы решили, что программирование закончено, — мы просто не могли уже выдумать ещё каких-нибудь факторов, значение которых следовало бы учесть.

— Задача сформулирована нечётко, — сказал Майк. — Как мне следует решать её? Какой прогноз мне следует рассчитывать? Пессимистический? Или оптимистический? Или просчитать разброс вероятностей и выдать его в виде графика?

— Мануэль?

— Майк, — сказал я, — когда я бросаю игральную кость, существует один шанс из шести, что она ляжет так, что выпадет единица. Я не прошу хозяина заведения кинуть её в воду, чтобы проверить, не смещён ли у неё центр тяжести, не промеряю её кронциркулем и не беспокоюсь о том, что кто-нибудь подует на неё. Не занимайся просчётами ни оптимистических, ни пессимистических вариантов и не строй никаких кривых. Дай нам ответ длиной в одно предложение. Каковы наши шансы? Равные? Один на тысячу? Никаких? Или всё-таки какие-то шансы есть?

— Хорошо, Мануэль Гарсия О'Келли, мой первый друг.

Затем наступила тишина, которая продолжалась тринадцать с половиной минут. В течение всего этого времени Вайо грызла костяшки пальцев. Я никогда не думал, что решение какой-нибудь задачи может отнять у Майка такое количество времени. Полагаю, он перепроверил содержание всех книг, которые когда-либо читал, и перебрал весь спектр значений случайных переменных. Я уже начал опасаться, что произошла перегрузка и некоторые из его цепей просто сгорели либо произошёл сбой всей кибернетической системы.

Наконец Майк заговорил:

— Мануэль, друг мой, мне очень жаль.

— В чём дело, Майк?

— Я пытался снова и снова и перепроверял вновь и вновь. Шансы на выигрыш составляют один к семи.

Я посмотрел на Вайо, она посмотрела на меня, и мы засмеялись. Я вскочил на ноги и завопил «Ура!». Вайо разревелась и, обняв профа, принялась его целовать.

— Я вас не понимаю, — жалобно сказал Майк. — Семь к одному — это шансы против нас, а не в нашу пользу.

Вайо прекратила лобызать профа и спросила:

— Вы слышали? Майк сказал «нас». Он считает себя одним из нас.

— Конечно, Майк, дружище, мы всё понимаем. Но разве хоть один из селенитов откажется сделать ставку, зная, что у него есть столь крупный шанс, как один из семи?

— Я знаю только вас троих. У меня не хватает данных для построения кривой, отражающей подобную зависимость.

— Ну… мы же селениты. А селениты вообще любят риск. Да мы, чёрт побери, просто вынуждены любить риск. Нас привезли сюда и сочли, что у нас нет шансов на то, чтобы остаться в живых, а мы их провели и сумели выжить. И проведём ещё разок! Вайо, где твоя сумка? Достань красную кепку и надень её на Майка. Поцелуй его, и давайте выпьем. Майку тоже нальём! Майк, хочешь выпить?

— Жаль, что я не могу выпить, — сказал Майк задумчиво. — Меня очень интересует тот субъективный эффект, который этиловый спирт оказывает на нервную систему человека… Я полагаю, что он сходен с эффектом от небольшого повышения вольтажа. Но раз уж я не могу выпить, пожалуйста, выпейте и за меня.

— Программа принята. Приступаем к исполнению. Вайо, где кепка?

Телефон был встроен в стену — врезан прямо в Скалу — и был совершенно плоским, так что пристроить кепку оказалось некуда. Поэтому мы положили её на столик для записей, провозгласили тост за Майка, назвали его «товарищ», и он чуть не прослезился. Голос его звучал так, словно у него перехватило дыхание. Затем Вайо позаимствовала на время «кепку свободы», водрузила её мне на голову и поцеловала меня, посвятив тем самым в подпольщики, на этот раз официально. Сделала она это с таким пылом, что если бы моя старшая жена увидела это, то с ней случился бы обморок. Затем она сняла кепку с меня и, надев её на профа, обошлась с ним точно так же. Я был рад, что сердце у профа, по словам Майка, было здоровым.

Затем она нахлобучила кепку себе на голову, подошла к телефону, наклонилась к нему, прижалась губами к стереофоническому микрофону и изобразила поцелуй.

— Это тебе, Майк, дорогой наш товарищ. А Мишель здесь?

Чтоб мне провалиться, но он ответил ей высоким сопрано:

— Здесь, дорогая, и я так сча-а-стлива.

Мишель тоже получила поцелуй, а мне пришлось объяснять профу, кто это такая, а затем и представить его ей. Он вёл себя чрезвычайно любезно, посылал ей воздушные поцелуи, свистел и хлопал в ладоши — иногда мне начинает казаться, что у него не всё в порядке с головой.