Наталья Иртенина - Сады Шахерезады

Третьи сутки командор мятежа Иэн Коттрей обживал эту тесную, смрадную, сырую конуру, питаясь вонючей жижей, что приносил дважды в день тюремщик. Смена дней и ночей была здесь неощутима, - без подсказок своего спайдер-нота он потерял бы счет времени уже с самого водворения сюда. Но большее нот был бессилен дать ему здесь. Иная связь с внешним миром, кроме согласованности во времени, оказалась невозможной. Здешние стены не пропускали частотный сигнал ни туда, ни обратно. Не зря же здесь возились реставраторы - все-таки кое-что усовершенствовали в духе времени. Бладфорт был изолятором в полном, в наиполнейшем смысле слова. А без доступа в Сеть человек уже и не человек. Без обновления своих системных, установочных, загрузочных, да и просто информационных файлов он - ничто. Ноль. Как единица общества он выбывает из общей структуры. Изгоем же быть страшно. Изгой попадает в замкнутое пространство ужасного ПараНоя, божества непознанных явлений, необъяснимых происшествий, безумных, сбесившихся случайностей, кошмарных стечений обстоятельств, бреда наяву и злобных галлюцинаций. Вот почему Бладфорт - хуже смерти. Но об этом узнаешь, только попав сюда.

Иэну до проделок ПараНоя не было никакого дела. Когда решаешься на бунт против богов - всех сразу, - о таких мелочах думать не приходится. Божества средней руки волнуют в таких случаях меньше всего - ведь они только лишь прихвостни и мелкие служки великих богов, возглавителей пантеона. Уйдут Верховные - с ними вместе уберутся и божки, демоны, духи, коих вокруг любого пантеона наберется во множестве. Коттрей думал о другом. Он размышлял как раз о смерти, и она не казалась ему сейчас лучше замкнутого пространства ПараНоя, куда есть вход, но нет выхода. Безусловно, его казнят. Но когда и как это будет, он пока не знал. Вероятно, скоро. Еще вероятнее - очень скоро. В этом есть один, пусть небольшой, но немаловажный положительный момент - хотя бы гайморита у него не будет. И двустороннего воспаления легких тоже.

В который раз за шестьдесят с лишним часов Иэн расправил носовой платок - с некоторой брезгливостью, потому что сказать про этот кусок тряпки "несвежий" было бы уже просто приукрашиванием действительности, - и, чихнув подряд четыре раза, так что даже шуршание в углах камеры на время замерло, громогласно и с возмущением высморкался. Потом, подумав, на ощупь расстелил тряпицу на лежанке, которая была всего-навсего ветхой конструкцией из нескольких деревяшек, покрытых рваным слоем соломы.

Да, церемониться с ним, конечно же, не будут. Когда убедятся, что его личный файл-субстанцию разблокировать им не по зубам и, значит, в планы мятежников проникнуть не получиться - вот тогда-то его враги и дадут волю своим палаческим фантазиям. Придумают что-нибудь эдакое, незаурядное, с искрами и гирляндами, и чтоб подольше мучился ненавистный заговорщик, плут государственных масштабов, ниспровергатель божественной гармонии и общественных устоев, первый командор этого мятежного сброда Иэн Коттрей.

Командор горделиво улыбнулся. А ведь весь этот многотысячный сброд, твердокаменный костяк мятежа - его, Коттрея, детище, выпестованное и выкованное в стальную рукавицу, - она бьет без промаха, сминая в лепешку все на пути своего удара. И с каждым из них он знакомился лично, каждый ему - друг, товарищ и брат. И только болью, бесконечной ноющей тяжестью в груди отзывается предательство одного из них...

Иэн зло скрежетнул зубами. Хлюпнул носом, в нетерпении схватил сохнущую тряпку, прочистил обе ноздри, комком швырнул платок обратно. Но нет, мозг мятежа, его вдохновляющая сила и направляющая рука, Иэн Коттрей смерти не боится. Как и всякий, кто дерзнул воспротивиться воле богов, решился на войну со средоточием мира, утробой земли, объятьями неба, устроителями и вершителями судеб Сети, Иэн знал - боги неприступны, к ним дороги нет, поэтому победа нужна здесь - на земле, на улицах, в домах, в головах людей. Боги сами уйдут, когда их перестанут слушать, когда им не будут больше служить - когда их забудут. И на их месте появятся другие боги. Нужные. Всемогущие, всеведающие, всеми признаваемые и почитаемые, разжигающие пламя души и страсть ума. Великие и ужасные, милосердные и прекрасные.

От мыслей о Конце командор унесся к воспоминаниям о Начале. С чего все закрутилось-завертелось...

Иэн искал судьбу. Молодой был, юные нерастраченные силы бродили в крови, ища выхода и приложения. Да и честолюбие поигрывало, натягивая струнки души - в древности так называли бесплотную человеческую субстанцию - до предела, до накала, до звона в ушах. Оставаться бегунком, не знающим цели, под покровительством Либерташ, богини таких вот как он лишенных судьбы - до поры или до конца, - юному Коттрею ох как не хотелось! Ведь от объятий Либерташ до богадельни ее братца Гуманиса, бога-покровителя сирых и убогих, всего-то - полшага. А хотелось честолюбцу, каждой клеточкой тела желалось непременно громкой славы, звонкой удачи, яркой победы - все равно над чем. Лавры Геймерта, покровителя риска и выигрыша, манили сладостными обещаниями. Можно было, конечно, вверить себя опеке Галактиона, самого нелюдимого бога из всего пантеона, присматривающего за теми, кто покидает метрополию и наводняет звездолетами вакуум космоса. Или, допустим, попроситься в учение к кому-нибудь из Укинаков - мудрых жрецов блистательной богини Нуки, движущей Прогресс, и самому со временем сделаться великим и ученейшим Укинаком. И посвятить, к примеру, всю оставшуюся жизнь красивой и загадочной игре в шахматы с не менее таинственной, непостижимой, немилосердной, холодной и ослепительно сияющей богиней Шах-и-Мат, хранящей в своем сердце Ненайденное Бессмертие. Его она отдаст тому лишь, кто сумеет обыграть ее. А игрок Шах-и-Мат, это всем известно, - великолепный и беспощадный.

Хотелось всего - и сразу. И только потому, что это было невыполнимо все и сразу, - Коттрей отправился в паломничество к Оракулу. И был ошеломлен предначертанием, высветившим его Назначение. Рольфу - Оракул, судьбу дающий, - предрек: быть Коттрею ниспровергателем старого, палладином нового, да ополчится он против богов и станет на сторону Неведомых и Забытых, соберет вокруг себя рать великую, начнет, но не закончит, омоет плаху кровью.

Что такое "плаха"и чьей кровью ему придется омыть сей загадочный предмет, Коттрей не задумывался. Оракул сделал его счастливым - повеса обрел судьбу, и теперь все второстепенное утратило смысл. Он стал ждать своего часа - чтобы сделать первый шаг на пути к славе.

И дождался, оставив позади еще десяток лет.

Это была случайная находка. Роясь однажды в древнем могильнике - чего только в них не обнаруживалось, какие удивительные предметы не извлекались порой на свет! - Коттрей наткнулся на странную вещь - полуистлевшую, проеденную червячками кипу желтых листков толщиной в два пальца с текстом на древнем языке и в раскидном футляре, очень сильно истрепанном. Петр Тасмани, увидев Коттрея с этой штукой в руках, едва не захлебнулся собственной слюной и чуть не тронулся умом окончательно. Он ведь всегда был немного сумасшедшим - увлечение древностью обычно так действует на людей и даже с гордостью признавал это. Но называл себя при этом почему-то не сумасшедшим, а "библиофилом". Коттрею не трудно было догадаться, что так в древности звали умалишенных.