Журнал «Если» - «Если», 2009 № 03

«Макаров» и так грохает, будь здоров. А уж в замкнутом пространстве — оглохнуть можно. Только грохота не было. И выстрела тоже, хотя Сергей жал и жал на курок. Ну, согласитесь, нельзя же считать выстрелом тонкий синий луч, вырвавшийся из ствола и превративший обоих нападавших… Во что?! Но это потом разберемся, Рита где?! «Ри-и-та!!!» — закричал Аношкин, и звук вдруг появился и оказался громким, очень громким. Рита сидела на полу: глаза открыты, и дверь тамбура открыта, и видно, как улепетывает по вагону черной тенью бабка-попутчица. Зеленый туман поднялся вверх и втянулся в решетку вытяжки. Исчез. В углу комком лежали пустые спортивные костюмы, валялись берцы. Сергей потянул красную с желтыми полосами куртку. Из нее посыпалась теплая серая труха. Под курткой лежало то, что держал в руке один из нападавших — странная в своей несимметричности металлическая на вид коряга. Аношкин протянул руку.

«Нельзя! — резко сказала Рита. — Тебе нельзя брать это в руки. Отойди…»

— А что, собственно, это за штуковина? — не для того, чтобы получить ответ, а, скорее, просто пробуя голос, спросил Сергей. — Нет, вообще — все это?

Рита уже поднялась и взяла Аношкина за руку: «Пойдем. Пойдем, они пока не придут. И постой здесь, около двери. Мне… в туалет надо».

— А-а, ну иди. Я постою, конечно, а чего мне не постоять, ты мне только, Редиска, когда выйдешь, объясни, как я теперь из этой… — участковый посмотрел на пистолет, который все еще держал в руке, — из этого зачеты по стрельбе сдавать буду, а? И что, вместо предупредительного выстрела при задержании буду давать сигнал в воздух, а? Один синий сигнал и один зеленый свисток. Держись, шпана, всех засвечу… И засвищу. Нет, а как я этих каратистов, ты видела? А чего это за фигня у того в руке была и вообще, что…

Они уже сидели в купе, а когда туда зашли, Сергей и не заметил. Не помнил. Усатый проводник-дядька принес чаю и пачку печенья.

Странно: вроде поел нормально, а тут вдруг опять захотелось. И именно сладкого. Ритка сидела на противоположной полке, у окошка и размешивала ему сахар во втором стакане: «Ты ешь, Аношкин. И шоколадку тоже. После этого всегда сладкого хочется. Вот мне, когда первый раз хотели перекинуть, а я убежала, тоже так сладкого хотелось! Дома пачку сахара съела. А папа пришел из школы и смеется. Ты, говорит, сахарный грызун какой-то, а не девочка».

— А чего это ты меня Аношкиным называешь? — возмутился Аношкин.

«Ну а как? Дядя Сергей? Или товарищ лейтенант? Аношкин лучше. И все хотела тебе сказать: почему ты так всегда орешь?»

— Не ору я, — лейтенант на всякий случай понизил голос, — нормально разговариваю…

«Ты сумеешь, как я. Разговаривай , не говори. Давай пробуй, скажи мне что-нибудь».

«Э-э, а чего сказать, — сказал Аношкин, — я с тобой, Редиска, вообще сам не свой стал. Да любой бы уже свихнулся! Я тут то по привидениям-каратистам лазером из «макара» пуляю, то кощей в виде бабки по вагонам бегает, теперь, значит, разговаривай, но не говори, так?!»

«Ага».

— Ой, — сказал участковый вслух, — получилось, да?

Рита опять забралась на полку с ногами, поджала их под себя. Смотрела внимательно на сгустившуюся черноту за окошком, а потом сказала: «Я спать хочу, сейчас можно. Ты, Аношкин, тоже поспи, я проводнику сказала, он нас разбудит».

Сергей хотел еще возмутиться, сам не зная чему, хотел задать кучу вопросов несносной девчонке — и получить ответы! — хотел пойти покурить, а сам лег на свою полку (благо, постель застлана), проверив сначала, заперта ли дверь, положил пистолет под подушку и вырубился.

До рассвета оставалось, наверное, с час. Солнце все еще дрыхло, но чутко, как солдат-первогодок перед подъемом. Предутренние звездочки были бледными тенями тех великолепных, крупных, как крымские виноградины, звезд, что висели в черном небе совсем недавно. Зато ветерок на перроне дул полноценно мерзкий. Аношкин задубел моментально. В свою мышастого цвета куртку он сразу же закутал Риту. Но она все равно мерзла. Девочка вообще выглядела неважно. Еще в поезде, когда проводник постучал в дверь купе, Сергей, поднявшись, первым делом посмотрел на нее. Рита спала, разметавшись, губы ее неслышно что-то произносили, на бледном личике проступили крупные бисерины пота.

— Редиска, — аккуратно тронул ее за плечико Аношкин. — Рита, ты как себя чувствуешь?

Рита проснулась сразу. Резко, рывком села на полке.

«Аношкин, нам надо уходить. Возьми у проводника сладкого. Много. И быстро. Спроси у него, скоро мы остановимся? Нам надо спешить. Быстрее!»

Казалось, еще чуть-чуть — и она сорвется в истерику. Сергей растерялся и хотел сначала попытаться ее успокоить, но развернулся и пошел в купе проводника. За сладким.

Поезд остановился минут через восемь. Участковый и девочка едва успели шагнуть на перрон, и темно-зеленая сцепка вагонов покатилась дальше, в почти утро, влекомая низко урчащим тепловозом.

— Рит, мы зачем здесь? Объясни, пожалуйста, — голос Аношкина был почти просительным. — Ты мне расскажи, как умеешь и что можешь. Я ведь должен тебя защищать, да? А для этого я должен хоть что-то понимать. А я не понимаю ни-чего.

«Аношкин, мы ведь договаривались, что ты не будешь шуметь. Я тебе все-все расскажу, только не мешай пока, я слушаю», — сказала Рита. А потом коснулась его руки и, виновато улыбнувшись, добавила: Не обижайся, ладно?»

… Тряслись в милицейском «уазике» местного участкового. До этого сидели в кандейке у станционного сторожа. Сама деревянная станция была закрыта, ближайший поезд намечался только через несколько часов. Товарный. У сторожа нашлись горячий чай и телефон. По этому телефону — сотовый не работал — Аношкин и вызвонил участкового. Тот приехал минут через сорок и оказался худющим дядькой за пятьдесят в нелепых тяжелых очках в черной пластмассовой оправе. Очки на костистом носу делали участкового похожим на старого сердитого грача. Участковый коротко сунул Аношкину широкую ладонь и буркнул: «Парфёнов». Фамилию свою, надо полагать.

Рите было плохо. Не помог ни крепкий, горячий чай у сторожа, ни сласти, которыми Сергей чуть не силком пичкал девочку.

— Не, вы, соседи, с головой точно не дружите, — Парфёнов возмущенно покосился на Аношкина, — ну додуматься только: дитя больное черт знает куда везти! До этой спецухи в Таёжном от нашей Берёзовки еще часа четыре автобусом. А у нас в деревне даже фельдшера нет. В город сбежала. А вас-то чего на перрон в такую рань понесло?!

Аношкин, когда созванивался с местным участковым и просил помощи, сказал, что они с девочкой отстали от поезда. Сейчас он просто неопределенно пожал плечами. А сам все поглядывал через плечо на сидящую на заднем сиденье Риту. Закутанная в куртку и еще в какой-то плед, она, казалось, стала еще меньше: глаза прикрыты, а губы тихонько шевелятся. Словно ребенок с кем-то постоянно разговаривает. Вот только Аношкин не слышал ничего. Пару раз он пытался позвать ее, как уже научился, но без результата.