Журнал «Если» - «Если», 2006 № 07

— Погадай нам, цыганка! — попросил он. — Скажи, будем ли мы любить друг друга до гроба?

— Будете, — буркнула Амонет. — Потому что вы оба умрете через три дня.

Девица взвизгнула и сделала жест, отводящий зло. Молодой человек пробормотал какое-то проклятье, и оба растворились в ночном мраке.

— Что это тебе взбрело в голову предсказывать людям всякие ужасы? — спросил Голеску, когда дверь за ними закрылась.

Амонет пожала плечами и налила себе бокал вина.

— А зачем мне лгать? Три дня, три часа или три десятилетия — какая разница? Смерть все равно придет к обоим. Я говорю это всем, кто спрашивает меня о будущем.

— Не удивительно, что твои дела идут не слишком хорошо, — заметил на это Голеску. — Ты должна предсказывать долгую и счастливую жизнь…

— Для чего мне лгать? — повторила Амонет.

Голеску, весьма озадаченный подобным ответом, задумчиво потянул себя за усы.

— Ну зачем ты говоришь такие вещи? — промолвил он наконец. — Зачем ты притворяешься, будто тебе все равно? Ты же не бесчувственная какая-нибудь… Ведь ты же любишь маленького Эмиля, правда?

Амонет изумленно воззрилась на него. Потом она улыбнулась, но в ее улыбке яда было больше, чем в зубах у гадюки.

— Я? Люблю Эмиля? — переспросила она. — Кто тебе сказал? Я бы скорее полюбила тебя!

Последовала пауза. Потом, словно для того, чтобы подчеркнуть презрение, прозвучавшее в ее словах, какая-то женщина у стойки бара засмеялась высоким, визгливым смехом. Голеску не выдержал и отвернулся. Его самолюбие было глубочайшим образом уязвлено, и он попытался смягчить удар, интерпретировав ее слова, интонацию и выражение лица в выгодном для себя ключе. Он уже почти поверил, что только природная стыдливость помешала Амонет признаться ему в своих нежных чувствах более откровенным образом, но ему помешал официант, приблизившийся к их столику с подносом в руках.

— Вот что у нас есть для вашего молодого человека, — сказал он, артистическим жестом сдергивая салфетку с одной из тарелок. — Венские колбаски «на столбах»!

Названное блюдо представляло собой несколько сосисок на тонких деревянных шампурах, живописно торчавших из горки картофельного пюре.

— Как мило! — восхитился Голеску. — Поблагодари официанта, Эмиль!

Эмиль ничего не сказал, но потянулся к тарелке обеими руками.

— Он вам весьма признателен, — сказал Голеску, когда из-под черного платка донеслось громкое чавканье.

Перед Амонет поставили большое блюдо с шашлыком на шампурах, причем крошечные кусочки мяса были зажарены буквально до черноты, и опознать их не было никакой возможности.

— Приятного аппетита, мадам, — проговорил официант и повернулся к Голеску. — А это для вас, господин…

И он поставил на стол глубокую тарелку, при взгляде на которую Голеску заморгал и едва сдержал дрожь. На мгновение ему показалось, что Blutwurst пульсирует и корчится на подстилке из обжаренного лука и баклажан, которые, в свою очередь, напоминали кишащих на падали личинок, но он крепко сжал зубы и, сказав себе, что это обман зрения, вызванный неверным зеленоватым светом и усталостью, решительно приступил к трапезе.

— Не забудьте, на десерт будет сладкий пирог, — предупредил официант.

— Ты тоже умрешь через три дня, — сообщила Амонет, но молодой человек только рассмеялся.

На следующий день они тронулись в путь и остановились на ночь на перекрестке двух больших дорог, где шумела другая ярмарка. Там Амонет снова гадала, а Голеску гулял с Эмилем и кормил его венскими сосисками. Наутро караван двинулся дальше и два дня спустя достиг еще одного города. Перед городскими воротами Амонет свернула с дороги на заброшенное поле и, достав из-за лифа платья небольшой кошелек, протянула Голеску.

— Иди и купи продуктов, — сказала она. — Мы подождем здесь.

Ухмыльнувшись, Голеску поднес кошелек к уху и несколько раз встряхнул.

— Негусто! — заметил он. — Но не беспокойтесь, мадам, в моем лице вы имеете мужчину, который способен обеспечить вас всем необходимым!

— И не забудь купить картошки, — добавила Амонет.

— Ну конечно, моя драгоценная, — откликнулся Голеску, улыбнувшись самой любезной улыбкой, спрыгнул с передка фургона на землю и отправился в город.

— Она вовсе не бессердечна, — говорил он себе, шагая по главной улице. — Просто ей хочется, чтобы за ней ухаживали, только и всего! Капелька внимания — вот что ей необходимо. А ведь в тебе, друг мой Голеску, таится неисчерпаемый источник обаяния! Пора прибегнуть к этому безотказному средству.

Для начала он решил привести себя в порядок. Отыскав городскую баню, он заплатил мрачному хозяину-турку необходимую сумму, разделся и прошел в залы, где его долго отпаривали, мыли, скребли, терли, мяли, снова мыли и наконец побрили. От ароматной воды, настоянной на цветках померанца, Голеску отказался, предпочтя сохранить толику естественного мужского запаха. Спросив, где находится рыночная площадь, он отправился туда.

Когда примерно час спустя Голеску покидал рынок, у него в руках действительно был мешок картошки, но не только. Кроме лука, муки, масла, моркови и сосисок он купил бутылку шампанского, коробку австрийских шоколадных конфет и букет фиолетовых астр.

Вернувшись к фургонам, Голеску сразу заметил, как удивленно раскрылись глаза Амонет, и почувствовал удовлетворение и гордость.

— Это еще зачем? — спросила она.

— Это тебе, — ответил Голеску, протягивая ей букет.

Еще никогда он не видел ее до такой степени изумленной. Амонет осторожно держала цветы на вытянутой руке, и на лице ее проступали недоумение и растерянность.

— И что мне с ним делать? — проговорила она.

— Попробуй поставить в воду, — предложил Голеску, доставая остальные покупки.

Вечером того же дня они устроили лагерь на лесной прогалине, которая, — очевидно, в виде исключения — выглядела довольно уютно и почти не была обметана старой паутиной. Когда на темном небе отчетливо проступил белый шлейф Млечного пути, Голеску ненадолго удалился в фургон, чтобы взять все необходимое для приятного вечера вдвоем. Астры уже поникли, хотя и стояли в банке с водой, но шампанское и шоколад сохранились, так как лежали на самом дне его мешка. Негромко напевая себе под нос, Голеску отнес их к костру, захватив по пути пару побитых эмалированных кружек.

Амонет сидела на коротком, толстом бревне и, казалось, с головой ушла в какие-то невеселые размышления. Она не пошевелилась, даже когда совсем рядом хлопнула пробка от шампанского, хотя сидевший с другой стороны костра Эмиль вздрогнул и пригнулся. Лишь когда Голеску открыл шоколад, Амонет пришла в себя и обернулась.

— Конфеты? — удивленно спросила она. — Откуда они у тебя?