Андрей Измайлов - Счастливо оставаться

Я думаю: как Пирайнены с ведром этим мучаются.

Ведь есть же холодильник... А теперь надо из него лед выгребать, колоть, в ведро складывать. И шампанское в это ведро вставлять. А кто из нас шампанское пьет, кроме как в Новый год? Но я знаю, что Пирайнены будут и лед колоть, и шампанское покупать... Главное - ни у кого ведра нет, а у них есть.

Потом Нина Пирайнен рассказывает про театр греческий, который на гастролях был. И она прорвалась.

И на сцене все не как у нас, и говорят три часа погречески. Ничего, конечно, не понятно. Но все понятно.

Такое непередаваемое ощущение.

А я театр не люблю. Там в первом действии по пьесе пол моют. А в третьем действии уже десять лет прошло.

А пол мокрый. Не верю. И антиквариат не люблю, и шампанское ведрами, и музыку с заскоками, и книжки заумных. Я только чай индийский индийский у Пирайненов люблю. Но чай уже кончается. И Пирайнены собираются на выставку какого-то итальянского ориенталиста или орнитолога. Мазирелли. И меня из вежливости зовут с собой.

Я прощаюсь и говорю, чтобы они приходили сегодня вечером попрощаться. В отместку за Мазирелли говорю. Мол, уезжаю кое-куда. И Пирайненам такое даже не снилось. Не сдержался все-таки...

Они говорят "ну-ну". Только неуверенно говорят.

Они такое от меня впервые слышат. И настораживаются. И говорят, что обязательно. И на ориенталиста своего идут. Или на орнитолога. Кто их разберет. А я к Лиде иду. Могу, конечно, к Лиде и полететь. Но день уже на улице. И люди. И облаков нет. Небо чистое.

...Я тогда со Светкой первый раз серьезно сцепился из-за ее богадельни. И сказал: либо я, либо богадельня! Она сказала: богадельня! Она мартино-иденовский групповой эксперимент проводит, и судьбы молодежи ей дороже личных интересов. Тем более что на месяц вперед три проблемные статьи запланированы.

И я пошел к Целоватову. В жилетку плакаться. Не очень-то и хотелось плакаться, но я-то понимал, что очень Целоватова обижу, если он вдруг узнает не от меня: Ашибаев с женой-Светой расплевался. Поэтому я все-таки пришел.

А вместо Целоватова открывает дверь Лида. Только я тогда еще не знал, что это Лида. Просто красивая рыжая женщина. Такая красивая, что я остолбеневаю.

И стою на пороге.

Она усмехается. Не знаю, откуда у женщин умных такая усмешка. От матриархата, наверное, осталась.

Когда все мужчины детьми были - детьми, которых надо воспитывать, глупости их терпеливо выслушивать.

И делать не так, как эти неразумные дети хотят, а наоборот: как надо! И у не очень умных женщин такой усмешки нет. У Светки, например, нет. А у Лиды есть.

Я все смотрю на нее и смотрю. Она говорит:

- Все уже собрались.

Я говорю:

- А-а-а...- И на Лиду смотрю.

Целоватов заглядывает в коридор и говорит:

- А-а! Уже познакомились?!

- Нет,- Лида отвечает.- Просто смотрим друг на друга.

- Ну, и как первые впечатления?- спрашивает Целоватов.

И я вспоминаю, что ведь к Целоватову пришел.

И он именно здесь живет. И если Лида дверь открывает, то все понятно...

Лида снова усмехается и говорит:

- Очень приятные.

А я соображаю, что это она про первые впечатления.

Еще она успокаивающе мне говорит:

- Мы с вашим другом вместе в рейсы ходили...

Я думаю, что не хватало еще, чтобы мои мысли ктото читал. И сразу вспоминаю: я небритый, лохматый, грязный. И печать интеллекта на моем лице нечеткая, размытая. И чувствую себя, как однажды на демонстрации,- все кругом в костюмах, шляпах, а я в майке, трусах и со спортивным флагом.

А тут еще Нина Пирайнен в коридор впархивает и причитает:

- Витю-у-уша пришел! У-у-у-у, в каком ты виде! Правильно Светлана говорит, что ты в облаках витаешь!

И я жалею, что Пирайнен не умеет мысли читать.

И придется ее, газель безрогую, вслух послать. А Лида мне на ушко:

- Эта тощая корова еще не газель.

Потом поворачивается к Пирайнен и очень дружелюбно ей:

- Пойдемте, Ниночка, нашим мужчинам кофе приготовим.

Они уходят на кухню, а мы с Целоватовым уходим в комнату, где еще Вадя Пирайнен сидит. Как всегда, выбритый. Запашок польского одеколона и "Винстона".

И как всегда, он с женой принес что-то итальянское в бутылке. И как всегда, делится впечатлениями. На этот раз о Рерихе. Я по привычке делаю лицо "везет же! а мне никак не выбраться!..". Но Целоватов вдруг Вадю перебивает:

- Она с научниками работает. Меня вот списали.

Сам знаешь за что. А она все работает. А сейчас после рейса три месяца гуляет. Ее на судне все золотой рыбкой зовут. Только она никому еще три желания не исполняла. Наоборот! Каждый сам старается ее желания угадать и исполнить. Только не получается...

И мы молчим и сосредоточенно курим. Вадя говорит:

- Да-а-а... Вот такой вот Рерих получается...

Но тут из кухни появляется Лида. С Ниной Пирайнен и с кофе. А на кухне жену Вадину, видимо, занесло.

И по моему поводу. Потому что она заключает кухонный разговор с Лидой тем самым человеком, в котором все должно быть прекрасно, ну и так далее...

Я быстренько прослеживаю ход ее мыслей и понимаю, что началось все с моей небритости и помятости.

Лида между тем разливает кофе и роняет увесистую сентенцию:

- Бывает, идет человек. У него воротник грязный, ботинки без шнурков, пуговицы нет. Все - на него пальцем. А он такой потому, что голова в этот момент работает. И ему просто не до всего. А эти мальчики парадные... Все вроде у них застегнуто...

И она чуть пожимает плечами. А увесистая сентенция падает на Вадю Пирайнена, и он из последних сил выдавливает:

- А цветовая гамма у Рериха как ни у кого.

И на лице у него цветовая гамма как ни у кого.

...А три желания она и мне исполнять не стала.

И когда я ей потом говорил, что развод - лучший выход для нас со Светкой, она говорила "да". Но когда я продолжал про нас с ней, она гладила меня по голове и говорила "глупенький ты мой". Точь-в-точь как мне Кузов жаловался про своих. И я сообразил, что не она мои, а я ее желания исполняю.

Еще мы бродили по ночному лесопарку. А лягушки перебегали нам дорогу. И она их не боялась. Визуально, во всяком случае. А я хотел ее все-таки напугать и предложил поймать парочку. И она сказала "давай, попробуем!". И еще вспомнила про зоолога со знакомого научно-исследовательского судна. И сказала:

- Поймаем и подарим Алевтине Никитичне. Она их любит. Она из них чучело сделает.... - Помолчала.

И не как декларацию, а просто вслух подумала: - Почему-то мы всегда хотим сделать чучело из того, кого любим...

Еще она не любила целоваться и говорила, что не умеет. Ну честное слово, не умеет!.. А когда Трюльник, завидев ее, бросался к ней на шею и облизывал щеки, она говорила:

- Ну, Трюша! Ну, успокойся! Все бы тебе лизаться... Ну, какой ты после этого мужчина?!.- Она умела показать тебе, что ты свалял дурака, не ущемляя легендарного мужского самолюбия...