Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

Скоро?

- А вы этого хотите?

- Хочу. Опять хочу.

- Не знаю. Я недавно вернулась из командировки в провинцию... Что мы делаем с людьми, чего от них добиваемся, чему пытаемся научить? Если ребенка не кормить, но раз в неделю давать ему, скажем, по конфете, он протянет какое-то время - может быть, даже долго - на одном ожидании, на одном моральном подъеме. Это плохо, нездорово, опасно для жизни, о чем мы без конца и твердили в последние годы. Но единственным результатом этих наших интеллигентских консилиумов, всей нашей говорильни стало то, что спасительную конфету отняли, а взамен ничего...

Голос у нее был усталый и тихий. Эти слова оказались последними слышанными мной ее словами.

Я боялся звонить сестре и спрашивать про маму. Последняя весточка от нее пришла в Солигалич с месяц назад. Письмо было невразумительным, полным сентиментальных воспоминаний о нашем детстве и странных намеков, смысла которых я разгадать не сумел. Теперь я ничем, совсем уже ничем не мог им помочь. Денег не было; пускаться больному в новую дальнюю дорогу, чтобы объедать там мать с сестрой, было бы безумием.

Жена с утра уходила на работу. Я пробовал заняться привычным делом, клал перед собой книги, лист бумаги - и через полчаса бумага оказывалась против моей воли испещренной с двух сторон рисунками и чертежами: светелка на чердаке, пристройка с теплым туалетом, беседка в саду... Все то, чего я еще не успел сделать в жизни.

В один из дней раздался звонок, которого я ни на минуту не переставал ждать. Это были вы. И вы были рядом, в Москве.

Вы похудели, - услышал я от вас, когда мы наконец встретились. - Вам явно не хватает витаминов. Почему? Сейчас лето, у вас в продаже, кажется, имеютс фрукты и овощи?

Свидание было назначено вами у английского посольства. Закончив тут свои дела, вы очень спешили на окраину Москвы к своим знакомым. Пришлось ловить такси. Когда машина подъехала, мы успели сказать друг другу всего несколько фраз, поэтому не раздумывая уселся рядом с вами.

Отчего здесь такая ужасная очередь? - спросили вы шофера на плохом русском.

Очереди, собственно, не было; у дверей английского консульства просто толпились две или три сотни людей, запрудив пол-улицы. Похоже было, что они стоят под палящим солнцем много часов. Время от времени в толпе вспыхивали скандалы: люди пытались выяснить, кто за кем стоит, и вытолкнуть слабых. Когда приотворялась дверь, все бросались к ней, отпихивая друг друга локтями. Оттуда показывался широкоскулый рябой громила, орал две-три невнятных, с матерком, фразы и снова исчезал за дверью, оставляя толпу в тупом оцепенении.

Уехать хотят! - бесшабашно ответил шофер.

Как? Насовсем? - ужаснулись вы.

Ну почему насовсем... Тут все, и командированные, и которые в гости. Недавно мои знакомые ездили по приглашению, так они трое суток жили здесь прямо у подъезда в своей машине. И ели, и спали тут, и оправлялись, прошу прощения... Ребеночек у них. А у кого нет машины, тем беда - не выстоишь! Отлучаться - ни-ни, быстро из списков вычеркнут.

- Кто все это устроил, вы знаете?

Англичане, кто же еще... Нашим властям теперь до лампочки: пожалуйста, езжай куда хочешь, если ты, конечно, не засекреченный. Были бы деньги. Боитесь, наверное, что скоро мы все переедем к вам жить, а?..

- Куда-то едем... Как во сне! - пробормотал я. - Мог ли я вообразить, что когда-нибудь буду ехать с вами по Москве?

- Вы покупали в Англии много чаю. Но я видела в ваших магазинах хороший чай, нет?

Не такой хороший. И он стоит раза в три дороже, чем в Англии...

- Это и есть рынок. Нужно больше торговцев, тогда цены станут падать.

- ...а зарплаты здесь раз в двадцать меньше ваших. Ну как вам Москва? Что вы про все это думаете?

- У вас стало больше машин.

- Слишком много! - вставил словоохотливый водитель, нервничая в очередной пробке.

- Скажите, почему нельзя убрать грязь? Почему каждый из вас не возьмет в руки метлу и не приберет свою улицу, свой подъезд? Чего вы ждете? Я ни разу не смогла воспользоваться в Москве общественным туалетом. Это ужасно!

- Простите, - сказал я. - Наверное, я начал не с тех вопросов. Просто растерялся, я ведь безумно рад вас видеть.

- Россия едва ли дождется новой помощи от Запада. Вместо того чтобы запасаться на зиму мукой и картофелем, вы услаждаете себя иностранными напитками и шоколадом. Нам говорят, что у вас голод; я никакого голода не вижу. Вы просто не умеете жить по средствам.

- Вы упрекаете меня?..

- Нет, конечно. Простите. Я говорю обо всех.

Обо всех? - не выдержал я. - Посмотрите в окно. Смотрите, смотрите на них! Вам кажется, они заелись?

И кто, по-вашему, в этом виноват? Да почему вы думаете, что после всего этого вам должно быть хорошо?

После чего этого? - невольно вскрикнул я. - Вы рассуждаете, как профессор Смолянский, увезенный отсюда ребенком еще в гражданскую войну. Эмигрантам кажется, что вся Россия должна теперь думать только об искуплении вековой вины перед ними, ни о чем более. А мы здесь уже устали от их страданий, точно так же как Запад устал от наших. Что нам до чьих-то старых обид, при нынешних-то наших делах! И какое отношение к этому имею я, все они? Ведь я никого не убивал и не грабил. Ни я, ни мой отец, ни дедушка. Нас всю жизнь только давили: вначале царские опричники, затем большевистские, теперь какие-то другие. За что же вы так безвинных-то?

Если вы терпели, значит, виноваты. И потом, это неизбежно. Старое должно уйти, иначе не будет нового. Говорят, советские привычки трудно поддаются ломке, нет?

- О, это уже напоминает мне слова маркиза де Кюстина: Здесь все нужно разрушить и заново создать народ... Не бойтесь, коммунисты в старых мундирах уже не вернутся. Но это не спасает от худшего. Вы сами, помню, где-то писали: государство, которое не защищает своих подданных, не может ждать от них лояльности...

Не знаю, какое помрачение на меня нашло, и это в самые-то первые минуты долгожданной встречи! К тому же во многом, чуть ли не наполовину, был с вами согласен. И о Смолянском рассуждал про себя иначе: для них, несчастных стариков, гласность на родине только началась, они рады возможности вспоминать и рассказывать, а мы их уже не слышим... Меня задела, должно быть, однозначность ваших суждений, даже кровожадность какая-то. Это было новым, в Англии ничего такого я от вас не слышал.

- Боже, о чем мы говорим!..

- Вы правы, в конце концов, это глупо.

Вы тогда замкнулись и надолго перестали со мной разговаривать. Мы были рядом на заднем сиденье; вы откинулись к открытому окну и зажмурились, подставляя лицо ветру...

Дорога, к счастью, оказалась длинной; спустя время мы разговаривали так, будто ничего не случилось. Вы старались, чтобы было так. И лишь однажды снова взорвалось - но тут уж не знаю, чему это и приписать... Дело в том, что вы обмолвились о смерти вашей мамы.