Георгий Шах - Питон

Пробудившись на рассвете, Тюльпанов долго лежал с открытыми глазами, припоминая счастливые мгновения своей короткой любви. Из-за чего они расстались? Нелепица. Катерина вбила себе в голову, что ей следует написать диссертацию и пополнить ряды научных работников. Способностей к этому, по мнению Тюльпанова, у нее не было никаких. Но чем больше он урезонивал жену — сначала мягко, ласково, а потом грубо, с раздражением, тем упрямей она стояла на своем. Мысль о диссертации приняла характер своего рода мании, а он этого не понял и вместо того, чтобы дать ей поступать, как вздумается, стал при всяком поводе высмеивать, издеваться над амбициями дамочек…

Тюльпанов догадывался, что у Катерины появился утешитель, но она в том не признавалась, а устраивать слежку ему было не по нутру. Однажды, вернувшись из лаборатории, он нашел записку с прощальным приветом и в тот момент испытал даже известное облегчение. Грусть, сожаление, тоска пришли потом. Томимый одиночеством в короткие часы досуга, Тюльпанов посвятил все свои помыслы Питону и стал постепенно привыкать к холостяцкой жизни.

А спустя несколько лет, где-то в самолете, он столкнулся со своей бывшей супругой и ее новым муженьком. Они любезно поздоровались и мило побеседовали. Катерина оставила мужчин на несколько минут. Тюльпанов в обычной бесцеремонной манере спросил у своего преемника, какими чарами он приворожил такую прелестную женщину. При этом выразительно поглядел на собеседника — невзрачного пожилого человека, который уступал ему по всем статьям. Тот ничуть не смутился, ухмыльнулся и ответил: «Я поверил в ее диссертацию».

Пораженный внезапно мелькнувшей в голове мыслью, Тюльпанов вскочил с постели и схватил тяжеленные гантели. Физическая разминка всегда стимулировала его творческую фантазию. Он потрудился в поте лица, потом наскоро позавтракал и помчался в лабораторию. До начала работы оставалось полтора часа. Можно было побеседовать с Питоном тет-а-тет.

— Послушай, дружок, тебе не надоело быть ассенизатором? — обратился он к машине.

— Ассенизатором? — переспросил Питон. — Ах да, знаю… Что-то с памятью неладно, — пожаловался он. — Попроси Вайля смазать контакты… Нет, не надоело.

— И никогда не возникало желания сочинить что-нибудь самому? Ну, скажем, трактат о нравственности. Или наставление молодым матерям.

Питон долго молчал. Вопрос был неожиданным и потребовал напряжения всех его умственных способностей. Тюльпанов представил, какое чудовищное количество операций проделал электронный мозг, чтобы освоить новую для себя сферу мышления.

— Нет, — сказал он наконец, — нет, Тюльпанов, это некрасиво, и я, признаться, удивлен, слыша от тебя подобное предложение.

— Почему некрасиво?

— Потому что я выполняю функции эксперта, ассенизатора, если пользоваться твоим выражением. Какую же цену будут иметь мои суждения, если я сам буду участвовать в гонке за публикациями? И ты еще советуешь мне писать о нравственности.

— Беспокоишься о своем престиже?

— Разумеется, что тут странного?

— Я знаю немало людей, которых ничуть не смутит подобное совмещение функций.

— Это ваше дело, — отрезал Питон. — Я — машина, человеческое мне чуждо… Может быть, не все, — добавил он после секундного размышления.

Долго Тюльпанов убеждал Питона, но все его красноречие и аргументы наталкивались на стену. «Чертов пуританин, — подумал Тюльпанов, покидая рубку, — опять все рушится». Услышав за спиной шорох, он повернулся, но никого не обнаружил. «Только галлюцинаций мне еще не хватает!»

Следующие двое суток он пребывал в полнейшей прострации, не ходил в лабораторию, почти все время валяясь на диване и бессмысленно глядя в потолок. А на третьи позвонил Гутва и сообщил, что Питон имеет для него срочную информацию чрезвычайной важности. Впрочем, и это не произвело на Тюльпанова никакого впечатления. Что могла сказать ему безмозглая машина? Ну, уж безмозглой ее никак не назовешь, лениво поправил он сам себя и нехотя поплелся на свидание.

Вайль и Гутва поджидали его в рубке, у обоих был несколько загадочный вид, словно они заготовили какой-то сюрприз. Тюльпанов вяло поздоровался и осведомился, что нужно змею. Вместо ответа Вайль включил связь. По прерывающемуся от волнения голосу Питона можно было понять, как не терпелось ему поделиться своей новостью.

— Я написал научную работу, — торжественно заявил он.

Тюльпанов откинулся в кресле и нервно захохотал.

— А как насчет морали? — спросил он, утирая слезы.

— Какая мораль? При чем тут мораль? Повторяю, я создал научное произведение.

— Ладно, — махнул рукой Тюльпанов, — давай его сюда.

В следующие несколько часов они знакомились с творчеством своего подопечного, который выбрасывал в рубку страницу за страницей; общее число их перевалило за тысячу. Темой своего исследования Питон избрал «Методику определения ценности научных работ», не без оснований полагая себя специалистом в этой области. Но какая это была чудовищная ерунда! Помесь списанных отовсюду фрагментов с банальными рассуждениями на уровне третьеклассника. Высокопарные и ничем не подкрепленные декларации, изложенные бесцветным тусклым языком. Все это вызвало только смех.

Закончив чтение и посоветовавшись, они включили связь.

— Ну как? — раздался нетерпеливый голос Питона. Он явно предвкушал триумф.

— Ты проделал большой труд… — осторожно начал Тюльпанов.

— Работал двое суток не покладая рук, — сообщил Питон.

— Книга отличается стройностью композиции, широтой охвата проблематики, глубиной проникновения в суть явлений, — продекламировал без смущения Тюльпанов, исторгнув у автора вздох удовлетворения.

— Не все, конечно, в ней равноценно, есть отдельные недостатки.

— Без этого не обходится, — снисходительно признал Питон. — Я готов учесть дельные замечания.

— А как насчет проходимости? Тут мы вынуждены положиться на твою беспристрастность.

— Можете не беспокоиться. Я проэкзаменовал себя, и результат оказался выше всяких ожиданий — 94 процента.

У Тюльпанова глаза на лоб полезли. Гутва чуть не плюхнулся со стула.

— Да это мировой рекорд!

— Кажется, так, — скромно отозвался Питон.

— И все же, Питончик, согласись, было бы неэтично ограничиться твоим заключением о собственной рукописи. Придется отдать ее на повторную экспертизу.

— Вот это уже ни к чему, — заволновался Питон. — Попадет еще к какому-нибудь дураку. — Вы что, мне не доверяете?

— Отнюдь. Но порядок есть порядок.

— Я бы предпочел избежать дополнительных рецензий, — сказал Питон и небрежно, как бы невзначай, добавил: — Кстати, я тут между делом решил себя перепроверить — вернулся к некоторым забракованным рукописям, и оказалось, что с известной натяжкой их можно пропустить.