Михаил Ишков - Заповедник архонтов

— Ты имеешь в виду земледельцев?

— Да. В их среде начали стираться кастовые перегородки, затем тот же процесс пошел среди так называемых «путешествующих», «благородных», «образованных», «славных»…

Аппарат неожиданно примолк. Наступила тишина, долгая, нудная. Наконец тот же властный голос продолжил.

— Серый, давай взглянем на это дело спокойно, без суеты, без взаимных обвинений и без обид. Взвесим все за и против.

Я не выдержал, рассмеялся.

— Наконец-то наш самый большой, самый умный, самый великодушный друг перестал играть в прятки. Красиво ли это, вещать голосом бесправного, потерявшего свой полк вернослужащего? Достойно ли попечителю скатываться до откровенной лжи?

— В чем же я солгал?

— В том, что находитесь далеко-далеко. Территории, так сказать, зачищаете.

— Так и есть. Здесь оставлена часть моей особы. Как бы иначе я смог обозревать весь объем доверенного мне пространства?

— Или захваченного?

— Нет, доверенного. Все, кончаем дискуссию! Тебе предложили работу, ты согласился, вот и займись делом.

Подведем итоги.

Как уже было сказано, мы попытались сами устранить артефакты. Ничего не вышло — биоробы начали прятать от нас все, что им удалось откопать и произвести. Это полбеды. Хуже, что они использовали эти попытки для нагнетания паранойи. В любом случае без внутренних изменений, без перестройки идеалов, без внутренней потребности отказаться от необходимости дать отпор, не обойтись.

После паузы он добавил.

— Ты двигаешься в верном направлении. Держись того же курса. Помоги мне избавиться от артефактов, оставленных архонтами, и, прежде всего, от их приводной станции. Но это только часть задачи. Об остальном поговорим позже. Ты верно решил — без помощников тебе не обойтись. Кстати, — в голосе незримого собеседника прозвучал нескрываемый интерес, — как тебе этот? Вон тащится по склону. Что это он весь искореженный? Щека сожжена…

Я бросил взгляд в сторону бредущего по распадку Иуду. Другими глазами я смотрел теперь на шагающую вверх по склону искалеченную по чьей-то злой воле тварь. Ну хорошо — существо, пусть даже теперь Сулла виделся мне системой искусственно собранных генов.

Хороша компашка! Перед кем швырял жемчуг!

— Это Сулла. Записался ко мне в ученики, просит называть его Иудой…

— Искариотским? — заинтересовался попечитель. — Объясни, Серый, что значит «искариотский».

— Родом из города Кириафа. Их, правда, было два, я не знаю точно, из какого именно Кириафа вышел Иуда. Возможно, из сохранившегося до наших дней Хеврона.

Попечитель звучно вздохнул.

— Все у вас, землян, приблизительно. Город Кириаф, а называется «Искариотский».

— Такова традиция. А что щека сожжена, так это его радиацией.

— Радиация — это пустяки, это минутное дело. Эти хвори мы враз подлечим. Зови его сюда.

Я вышел во входной шлюз, наполовину высунулся и помахал рукой жалкой, бредущей вверх по лощине биокопии.

Двигай, мол, в мою сторону.

Тот, как увидел меня, так и застыл на месте. Рот у него округлился, язык вывалился, он принялся отчаянно чесаться. Наконец Сулла одолел столбнячное состояние, повеселел, выпустил из рук корзину, полную стеблей травы, прижал руки к груди и бросился на мой зов. Отчаянно сопя, влез в шлюзовую камеру, проследовал в рубку. Сформированная койсом банкетка резво подбежала к нему, однако Иуда не рискнул усесться на сидение. Он рухнул на колени, прикрыл голову руками. Глаза его сияли… Я невольно поймал себя на мысли, что эти, из куриных окорочков, знают свое место. Неплохо их архонты выдрессировали. В конце концов, у этих, лишенных снов, тоже есть свои достоинства. Они двуруки, двуноги и не похожи на скорпионов.

Наконец Сулла поднял голову, спросил:

— Это твой ковчег, учитель?

Я испытал что-то вроде смущения.

— В каком-то смысле…

«Быстролетный» возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тот же камнепад сверкающих самоцветов посыпался из-под его брюха. Следом на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.

— Тихо лежать! — прикрикнул попечитель.

Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.

— Ковчег-спаситель, красота-то какая!.. — он с воодушевлением почесался. — Учитель, оно даже не светится. Оно само по себе зеленое и алое!.. Неисповедимы твои пути, учитель.

— Послушай, Иуда, — раздался голос попечителя. — Хочешь обрести прежнюю силу, долгую, здоровую молодость?

— Это чей будет голос-то? — деловито поинтересовался Иуда.

— Наставника, — ответил я. — Из древних!.. Существовал, когда и Хорда на свете не было, и Дауриса, и Тавриса. Он далеко отсюда живет. Среди звезд…

— Разве такое может быть? — здраво рассудил Иуда. — Он, случаем, не из прозрачных? Голос есть, а видимости нет.

Вопрос был не в бровь, а глаз! Я едва сумел скрыть злорадство. Пусть попечитель повертится.

— Нет, я не из прозрачных, — объяснил голос. — Просто нахожусь за тридевять земель отсюда. Здесь только часть меня…

— А-а, это как голограмма? Каждый ее кусок содержит весь объем информации. Мы это проходили.

Я рассмеялся, попечитель же потерял дар речи. «Быстролетный» тоже не удержался от хмыканья.

— Так как насчет существенного оздоровления организма? — напомнил попечитель. — За это тебе придется потрудиться в помощниках у Роото?

— Кто это? — удивился Иуда.

— Твой учитель.

— Но его звали Сууси.

— До воскресения его действительно звали Сууси, а теперь Роото. Что скажешь насчет исцеления?..

— Прости, наставник, но я и так служу учителю, и никакая награда мне не нужна. Раны мои и немощь моя — это от незнания. Был наказан за прежнее неведение, за насмешки, за то, что стянул у учителя нож для резки хлеба. Но как только учитель рассказал, какая суматоха на далекой Зеемле из-за этого ножа вышла, какой бедой все обернулось, сразу вернул. Вот, наставник, как порой бывает… Глянешь на себя, как в прозрачную чистую водицу, узришь отражение и на душе легче становится. Поверишь ли, когда-то я был смешлив, охоч до мамок, расторопен настолько, что не дай ковчег рядом со мной какую-либо вещицу оставить. Ручонки у меня были страсть какие шаловливые. Но жил я тогда в неведении, был глуп, и даже вроде как бы не жил, а тянул лямку. Являлся в шахту, махал кайлом — и все дела! Теперь же, после встречи с учителем, пусть я увечный, хилый, но светом истины я сыт и здоров. Я не желаю благодеяний, пусть даже от наставника, когда-то воспитавшего учителя, — они мне колом в горле встанут. Не хочу я и щедрот от древних. Побаиваюсь звезд, хотя Сууси, пусть даже Роото, не раз объяснял, что это просто раскаленные небесные тела, похожие на наши Даурис и Таврис, только расположенные очень далеко. Если надо будет, он сам меня оздоровит, только зачем меня оздоравливать? Я силен дальше некуда. Правдой силен, а не силой.