Святослав Логинов - Фантастика, 2005 год

Он вышел, с силой раздвинув закрытые двери автобуса и направился к кладбищенской ограде. Дождь присмирел: не хлестал струями, а тихо накрапывал.

На кладбище было пусто и тихо, вокруг — тоже. Только где-то очень далеко, в загоризонтной темноте, дёргалось и порыкивало большое и очень тяжёлое — не то трактор, не то экскаватор.

Что-то зашуршало за спиной. Влад оглянулся, но увидел только мокрые красные огоньки автобуса. Присмотрелся. Почему-то обратил внимание на голубую полоску на мятом боку. Потом сообразил, что смотрит вторым зрением, а мёртвая вещь не излучает цветной ауры. Полоска, однако, почему-то упорно отливала в светлую синеву. Психика шутит? Или какая-то ассоциация? Напрягшись, вспомнил, чем навеяло: "…до отверстия в глобусе повезут на убой в этом жёлтом автобусе с полосой голубой" — это была строчка из журнальной подборки поэта Бориса Рыжего, и ещё что-то там было такое тра-ля-ля про ударные и безударные гласные: он читал это под белой больничной лампой после обхода, а рядом стояла вычурная кружка с кровью, точнее говоря — с кошмарной, совершенно несъедобной смесью, чего стоит хотя бы коктейль из Игоря Игоревича с его почками вкупе с леночкиной, приторно-сладкой от ранней беременности… нет, употреблять это по назначению было никак невозможно, но смотреть на кружку — по кайфу, потому что на ней написано "дорогому Владиславу Сергеевичу Цепешу в день рождения от коллег", и глаза пощипывало, и журнальные строчки расплывались: "похоронная музыка на холодном ветру… прижимается Муза ко мне — я тоже умру… духовые, ударные в ритме вечного сна… о, мои безударные "о", ударные "а"… и это были, чёрт возьми, хорошие стихи, и светила больничная лампа, и он знал, что находится на своём месте.

Всё-таки у меня правильная работа, думал Влад, осторожно пробираясь среди могил. Правильная работа и правильные ребята. Хотя сначала — когда он решил, что больше не будет скрываться — приходилось тяжело. Разговаривать с каждым, объяснять, убеждать, что-то доказывать, ужасно нелепо и унизительно… Но потом всё образовалось. День за днём, неделя за неделей, дежурство за дежурством — всё утряслось, всё встало на свои места. И теперь ему не приходится воровать краску из холодильника — холодную, невкусную, с лимонкой и цитратом натрия, или, того хуже, с гепарином, от которого его выворачивает… Или, скажем, устраивать кросс по солнечному коридору, на бегу отбрехиваясь от предложений покурить и поболтать. И много чего ещё не.

Ну конечно, над ним время от времени стебаются. Хотя бы эта вечная ресторанная хохма Генулика — "мне средней прожарочки, а вот этому господину, пожалуйста, прожарка ну са-а-амая минимальная… и красненькое подайте, он у нас по красненькому". Бесполезно говорить, что из человеческой еды он предпочитает ту, в которой нет даже следов крови животных, а свинину он теперь вообще не переносит ни в каком виде: свиная кровь похожа на испорченную человеческую и от этого особенно противна… А Фирочка презентовала ему диск с "Дракулой Брема Стокера" и тюбик с французским кремом для загара. А тот коктейль с краской и томатным соком?… Да хрен ли. Медики — народ своеобразный. Чувство юмора у них, так сказать, сильно профессиональное.

Зато… Зато, скажем, питается он регулярно и разнообразно: ребята входят в положение и, так сказать, складываются. Правда, у Игоря Игоревича пиелонефрит, что изрядно портит вкус продукта, а у Виолетты Михайловны сложная женская судьба, сильно ударившая по гемоглобину. Но есть здоровый кабан Генулик, у которого высокое давление, так что небольшое кровопускание ему только на пользу. И Фирочка Отколупова, у которой в венах течёт настоящий нектар — однажды он не удержался и махнул зараз граммов двести… А теперь ещё и Танюша, которые в обеденный перерыв заходит к нему в кабинет, и, ужасно краснея, лепечет — уже расстёгивая пуговки и обнажая пульсирующую жилку на шее — "вы, Владислав Сергеевич, уж пожалуйста, засосов не оставляйте, я замужем"… Хотя он никогда не оставлял — только аккуратные точечки, заживающие буквально за пять минут. Танюшка, кстати, по секрету шепнула Михайловне, что её эта процедура ужасно возбуждает, а иногда — "ну когда он это… в шею… этими своими клыками… аж ноги подгибаются… если честно, кончаю". А недавно он нарвался на нахальную практикантку в готическом прикиде. Которая, когда ей про него рассказали, напросилась угостить своей краской. После чего заявила — "мне кажется, такие вещи должны быть взаимными". А пока он соображал, что она имеет в виду, встала на колени и расстегнула ему брюки… Хорошо хоть никто дверь не открыл. Н-да, молодёжь. Мы такими не были. А может, кстати, и зря, что такими не были, гм, гм…

Ладно, это всё фигня. Главное — на него рассчитывают. В самых тяжёлых, самых безнадёжных случаях. Как в феврале, когда они вытаскивали на этот свет детишек из-под обломков торгового центра. Тогда он дневал и ночевал в палате. Он не спал восемь суток подряд. Он колдовал над составами в капельницах, как средневековый алхимик — учитывая погоду, время суток, фазы луны и цвет ауры. У него болели губы и клыки от постоянных анализов. У него сводило скулы от голода, а он не мог поесть, потому что вкус нормальной свежей краски глушит тончайшие рецепторы… Но когда он вышел из палаты белый, иссохший, с окровавленным ртом и запавшими глазами — классический вампир, куда там киношному Дракуле — и сказал "всех в третью", он услышал вторым слухом шёпот: "надо же, все живы… не верю…". И ещё тише: "Сергеич он у нас один такой…" И тогда он понял, что готов снова войти в такую палату ещё на неделю. Или на сколько там оно понадобится.

Дело даже не в репутации, к ней он равнодушен… ну, скажем так, почти равнодушен. Просто работа была сделана как надо и оценена по достоинству. Впрочем… нет. Никто из обычных людей не сможет этого оценить — что это такое, когда окружающий мир скатывается грязной простынкой и перестаёт отсвечивать, зато удары чужого пульса отдаются в кончиках клыков громом небесным…

Хотя… зачем весь этот пафос? Людям нужен результат. Их драгоценные жизни и не менее драгоценное здоровье. Нужное, чтобы пить водку, смотреть телек и читать газеты. И вот мы возимся, становимся на уши, спасаем — чтобы очередной спасённый и выздоровевший мог пить водку, смотреть телек и читать газеты. Как будто, если он умрет, больше некому будет смотреть телек и читать газеты.

Лёгкий приступ самолюбования закончился, как обычно, мизантропическим делириумом. Что поделать, такой уж у него вредный менталитет. А то ж. Повкалываешь в московской больничке годочков этак дцать с гаком — тот еще менталитет себе отрастишь.

Он добрался до оговоренного места. Открыл чемоданчик, достал фонарь. Мягкий электрический свет осветил пятачок земли среди покосившихся оград. Участок был старый, непосещаемый. Тяжёлые мраморные кресты соседствовали с ржавыми звёздами на железных палках и гранитными утюгами с вмурованными фотокарточками. О добрососедстве, впрочем, говорить не приходилось: разнокалиберные памятники угрюмо наезжали друг на друга — во всех смыслах этого богатого слова. Некстати вспомнилось какое-то художественное воззвание, где кладбища сравнивались с музеями. Что-то там было про мрачное смешение множества тел, неизвестных друг другу… А, вот оно: "общественные спальни, где одни тела обречены навечно покоиться рядом с другими, ненавистными или неизвестными". Кажется, Маринетти. Основатель итальянского футуризма. Птичка божия незлая, любитель больших скоростей… Кстати о птичках: где наши претенденты на руку и сердце? Пора бы уж. Он напрягся, пытаясь различить следы вампирской ауры. Никого. И невестой вроде как тоже не пахнет… Ладно, ладно, подождём, мы терпеливые.