Николай Науменко - Фантастика 2003. Выпуск 1

— Поделись со мной своей печалью, — снова жалобно заскулил оборванец.

Волоча за собой попрошайку, Сычев ринулся через дорогу.

Он не увидел мчавшуюся прямо на него машину, не услышал взвизгнувшие тормоза, не почувствовал боли от удара. Просто мир внезапно перевернулся вверх тормашками. На секунду Александр Викторович увидел прямо над собой небо, похожее на обрывок голубого шелка, а затем провалился во тьму. В небытие.

Когда Сычев пришел в себя, он не сразу вспомнил, что произошло. Он не знал, где находится, поэтому боялся открывать глаза. Прошло какое-то время. Александр Викторович был не в состоянии хотя бы примерно определить, как долго он лежал с закрытыми глазами. Быть может, он снова потерял сознание? Если так, то в чувства его привели голоса. Два голоса, звучавшие так тихо, что Сычев не все слова мог разобрать.

— …травмы, несовместимые с жизнью…

— …перелом основания… в поясничном отделе…

— …может быть, день-другой еще…

— …а толку что? Все равно ведь не вытянем…

Слушая голоса, Александр Викторович вспоминал, что произошло. Сначала к нему привязался сумасшедший нищий, уверявший, что он друг Агасфера. А потом… Потом его сбила машина… Выходит, речь идет о нем?

Только сейчас Сычев вдруг с ужасом понял, что не чувствует своего тела. Что это, последствия анестезии или паралич?

Голоса стихли, растворившись в пустоте. И только тогда Сычев рискнул открыть глаза. Сначала он увидел только мутный сероватый свет. Сообразив, что это слезы набежали на глаза, Александр Викторович несколько раз энергично сморгнул. Теперь он мог видеть больничную палату со стенами, выложенными белым кафелем, и одним большим окном, нижняя половина которого была замазана белой краской. Краем глаза Александр Викторович увидел стеллажи с многочисленными приборами, к которым он был подключен.

Реанимация…

Не имея возможности повернуть голову, Сычев скосил глаза в другую сторону. На стульчике у окошка сидела пожилая санитарка. Сложив морщинистые руки на коленях, она с грустью смотрела на больного.

Сычев шевельнул губами.

— Лежи, милый, лежи, — тут же наклонилась к нему санитарка. — Пить тебе сейчас все равно нельзя.

Александр Викторович дернул щекой, давая понять, что просит не о том. Он пытался объяснить, что ему надо, но пластиковая трубка, вставленная в рот, мешала двигать языком. Пару раз ему все же удалось издать слабое нечленораздельное мычание.

— Ну, что ж ты такой беспокойный, — с тихой укоризной произнесла санитарка.

Она протянула руку, чтобы поправить трубку, которую Сычеву все же удалось сдвинуть с места, и на секунду освободила ему язык.

— Поделись… — едва слышно выдохнул Александр Викторович.

— Чего? — Санитарка наклонилась еще ниже, пытаясь разобрать, что говорит больной.

— Поделись… — с трудом выдавил из горла Александр Викторович. — Поделись со мной… своей печалью…

Санитарка удивленно смотрела на Александра Викторовича.

Добрая женщина, она не понимала, о чем он ее просил.

текст отсутствует

Ах, этот вечерний чай в лаборатории кафедры физиологии высшей нервной деятельности МГУ, этот трёп за мытьём посуды в дальневосточной экспедиции лаборатории физики живых систем! Такие разные… биологи и физики, такие одинаковые в своём радостном восприятии мира. Сколько тем! И проблемы пола, и расы, и механизмы деления, и языки, и наследование признаков, эволюция, Творец… Мне повезло: большую часть своей научной жизни я провела в «мужских» коллективах. Дамы если и наличествовали, то с мужским складом ума, а то и телесной конституции. Позже, учителем в обычной школе, я видела таких необычных мальчиков и девочек… И к концу урока, словно призыв к тому, лабораторному чаю, слышала: «Расскажите что-нибудь, И.В.!». Им, недорослям, обязательно нужны были. Вам, повзрослевшим, любимым, ищущим — побасёнки, в память о тех чаепитиях неважно где, но в лабораториях человеческого разума.

На планете ХО-1077 мы малость попали впросак. Ну, как обычно, разбрелись кто куда по материкам, и каждый занялся своим делом: гуманоиды этого мира роились, казалось, везде. Все результаты, как в любой первый визит, были прикидочными, так что многого от нас не требовалось.

Мы с Всученым облюбовали компактный материчок, чтобы не путаться под ногами остальной честной компании. Я погрузился в выкраденную книжку про животных, а он занялся растениями — как всегда, практически. Поэтому врач Верный бегал за ним по пятам, запрещая употреблять в пищу незнакомые плоды, а вечерами мы с Всученым поверяли друг другу результаты своих трудов. И — сделали Открытие за оборот до старта к следующей планете! Представляю, какие будут выражения морд у наших, признанных и заслуженных!

Мы устремились на вечерние посиделки в кают-компании.

Там, как всегда, царил музыковед Липа, поскольку у здешних гуманоидов оказалась прямо-таки страсть к его обожаемой музыке.

— Нет, вы не представляете, что они тут ещё придумали! Они двигаются под музыку на цыпочках, называется балет! Сейчас я Вам покажу. — Он с натугой растро; лся и исполнил танец всех трех маленьких лебедей под бульканье тум-та, тум-та, тум-тарарам-па.

— Прекрати сейчас же, Липа! — завопил Верный, — ты же беременный, тебе растр; ивание противопоказано!

— А мне та средняя штучка понравилась, — мечтательно сказал Всученый, — такая субтильненькая, глазками машет, ножками эдак как-то… В следующем сезоне размножения ты, Липа, такую вот изобрази!

— Ничего подобного, ему для этого худеть надо, а он у нас совершенно правильной комплекции, — возразил Верный.

— Можно даже и прибавить, — благодушно пробулькал капитан Орёл.

Липа восхитился, трансформировался в грудастую пышную аборигенку, воздел пухлые ручки и запищал: «О, С;ле м;а».

Орёл покраснел и отвернулся, пробурчав:

— А вот такую в следующий раз можно…

— Ну, конечно, начальство располагает, — сердито сказал геолог Рубик, — да только на что дети потом похожи будут? На героев раскопок нашего эксгуматора древностей Бяды?

— А что Бяда? Мои Матери Земли в тысячу раз прекраснее ваших стрекозлиных лебедей! — возмутился тот.

— А я говорю, — вмешался Верный, — что растр; ивание противопоказано. Липа, сколько детей ты хочешь рожать?

— Как — сколько? Одного, себе, чтобы было с кем поговорить, или по щупальцам треснуть, ежели настроение будет плохое. А что?

— Да ты, Липа, ещё пару раз нам сбалетишь, и родишь тройню — почти всем хватит.