Николай Науменко - Фантастика 2003. Выпуск 1

Так роман А.Беляева стал первым официальным бестселлером российской НФ.

Совсем иначе отреагировали на роман критики.

Народившаяся советская критика фантастику вообще не особенно жаловала, в 20-30-е гг. практически не появлялось статей или рецензий, авторы которых хоть сколь-нибудь пытались бы осмыслить фантастику как явления культуры (пожалуй, единственная серьезная литературоведческая работа в этой области — очерк «Герберт Уэллс» — была написана Евгением Замятиным в 1922 году). Увы, в эти годы преобладало негативное отношение как к НФ, так и к приключенческой литературе. Сами статьи чаще напоминали директивы сверху, настойчиво призывавшие фантастов к "плановости" в изображении будущего и отражении реальных перспектив Советской России в области техники и сельского хозяйства.

Находились даже такие критики (например, А.Ивич и Я.Рыкачев), которые рекомендовали и вовсе исключить фантастическую и приключенческую прозу из советской литературы, считая эти жанры явлениями чуждыми "революционному" духу советского народа, разносчиками "буржуазной заразы". В страшном 1938 году Александр Беляев не побоялся выступить в защиту гонимого жанра, опубликовав программную статью под символичным названием "Золушка". В ней он с горечью писал: "Судьба советской научной фантастики похожа на судьбу сказочной Золушки — у обеих двойная жизнь: блестящий выезд на бал и унылое существование нелюбимой падчерицы, сидящей в затрапезном платье, в темном углу кухни" (Лит. газ. 1938. 15 мая).

Понятное дело, что А.Беляеву доставалось от критиков куда больше и чаще, чем другим авторам-фантастам. Это и не удивительно — он был не только самым плодовитым фантастом 20-х, но и самым влиятельным, в некотором роде даже законодателем фантастической моды.

Беляева и его роман "Человек-амфибия" обвиняли практически во всех смертных грехах: в ассоциальности, в антинаучности, в буржуазности, в подражательстве… С особой ретивостью набрасывались на писателя в "тюремные" 30-е, припоминая Беляеву его старые "грехи".

Рецензируя «Человека-амфибию», довольно известный в те годы критик Александр Ивич (псевдоним Игнатия Бернштейна) буквально уничтожал Беляева как писателя: «В этой научно-беспредметной повести нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений. «…» «Человек-амфибия» оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько-нибудь заметного литературного значения».

Много чего еще было в ивичевской invectica orato, вплоть до обвинений Беляева в отступничестве от материалистического учения.

Вспомним еще одну публикацию этого критика, появившуюся в «Литературном обозрении» в 1941 году. Статья вышла незадолго до смерти Беляева, и, будто подводя черту под писательской карьерой фантаста, Ивич (тоже, между прочим, пописывавший. Но кто сегодня помнит о нем?) завистливо заявляет: беляевские персонажи "одинаково безразличны читателю". И далее, возвращаясь к любимым еще с конца 20-х объектам обстрела — романам "Человек-амфибия" и «Голова профессора Доуэля", — пишет: "Психологическое и социальное содержание этих произведений значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует. Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки" (Лит. обозрение. 1941. N 3).

Другой рецензент "Литературного обозрения" столь же невнятно клеймил фантаста: "В мире научной фантастики, оказывается, все возможно. И писатель может писать произведения, не имеющие ничего общего с его собственными установками" (1938. N 24).

На якобы научную несостоятельность "Человека-амфибии" в первую очередь и обрушивались критические замечания, что лишний раз подтверждало нежелание рецензентов понять специфику фантастического жанра. Нелестно отозвался о романе даже маститый литературовед В.Шкловский, который и сам в 20-е грешил фантастикой: "Странная амфибия, чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения" (Дет. лит. 1938. N 20).

Да что там критики! Ополчились на роман и иные с позволения сказать "коллеги" по фантастическому цеху. И некоторые из таких обвинений звучали куда более серьезнее и больнее упреков "научного свойства". Вот как звучала инвектива скучнейшего из научных фантастов Абрама Палея: "В социальном же отношении идея романа реакционная, так как она пропагандирует ничем не оправданные хирургические эксперименты над людьми" (Лит. учеба. 1936. N 2).

Негативное отношение как к Беляеву, так и к главной его книге (при том, что с издания в 1946 г. именно с «Человека-амфибии» началось возвращение книг писателя в послевоенную литературу) сохранялось достаточно долго — даже после смерти фантаста. Вот как, например, трактует роман критик О.Хузе: "…В фантастическом романе А.Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире" (Сб. "Вопросы детской литературы". М.;Л., 1953). Не менее "красочно" выглядит характеристика, посмертно выданная писателю во втором издании Большой советской энциклопедии (1950): "Автор многих живо и увлекательно написанных научно-фантастических рассказов и романов… Однако некоторые произведения Б. не свободны от штампов буржуазных фантастических романов, что приводило иногда писателя к отступлению от реализма (роман "Человек-амфибия")".

Время, однако, расставило все на свои места. Любовь читателей оказалась куда сильнее идеологических установок.

Кстати, насчет "отступления от реализма". Неизвестно, что пытался сказать автор биографической заметки в БСЭ, зато известно другое: фантастика в лучших своих проявлениях порождена проблемами и мечтами реального мира, хотя и отражает, переосмысливает их иначе, чем это делается в реалистической литературе.

Научно-фантастический роман "Человек-амфибия" возник не на пустом месте. В авторском послесловии к журнальной публикации Беляев прямо признавался, что в основе романа — события действительные:

"Профессор Сальватор — не вымышленное лицо, так же как не вымышлен и его процесс. Этот процесс действительно происходил в Буэнос-Айресе в 1926 году и произвел в свое время не меньшую сенсацию в Южной и Северной Америке, чем так называемый "обезьяний процесс" в Дейтоне… В последнем процессе, как известно, обвиняемый — учитель Скопс оказался на скамье подсудимых за преподавание в школе "крамольной" теории Дарвина. Сальватор же был приговорен верховным судом к долгосрочному тюремному заключению за святотатство, так как "не подобает человеку изменять то, что сотворено по образу и подобию божию". Таким образом, в основе обвинения Сальватора лежали те же религиозные мотивы, что и в "обезьяньем" процессе. Разница между этими процессами только в том, что Скопс преподавал теорию эволюции, а Сальватор как бы осуществлял эту теорию на практике, искусственно преобразовывая человеческое тело.