Владимир Михановский - Эстафета

Вскоре улицы стали пошире, а дома повыше, побогаче. Мальчик понял, что приближается к центру городка. Когда он миновал чашу открытого театра, здания расступились и перед ним открылась городская площадь. Она до удивления напоминала Тилону ту, в родном городе, и в первое мгновение ему почудилось, что он вернулся домой.

Тилон шел как во сне, шаг за шагом погружаясь в смутное пространство площади, — так погружается в море ныряльщик, решивший достичь дна.

Вдали показался столб, к которому луна прицепила длинную тень. Что это? Солнечные часы? И тут Тилон почувствовал, как у него отяжелели ноги: ему показалось, что в тени столба прячется какая-то фигура. Выждав немного, Тилон начал продвигаться дальше неслышно, словно зверь. Фигура впереди зашевелилась, и что-то звякнуло. Сомнений не оставалось — у столба находился человек. Мальчик опустился на порог какой-то лавки. Неведомая фигура, как и все непонятное и таинственное, внушала страх.

Внезапно человек у столба забормотал. Тилон прислушался, и до него донеслось:

При упоминании Олимпии Тилон непроизвольно вздрогнул. Задетый его ногой камешек отлетел в сторону и глухо стукнул.

Бормотание прекратилось.

— Кто здесь? — спросил неизвестный.

Тилон притаился.

— Ты снова пришел ко мне, мой мучитель? — громко произнес неизвестный. — Что же медлишь? Подходи, я жду тебя! Бей, не стесняйся!

Голос незнакомца звучал глухо.

Тилон поднялся и сделал несколько шагов к столбу. Услышав шаги, замолкший было незнакомец встрепенулся.

— Смелее, смелее, враг мой! Можно подумать, ты идешь впервые избивать меня, — сказал он. — Бей, ведь я не могу ни убежать от тебя, ни дать сдачи.

Мальчик, движимый острым любопытством, которое пересиливало страх, приблизился к незнакомцу. Тот был прикован короткой цепью к столбу. Это был пожилой, усталый человек. Тилон присмотрелся к нему и едва не вскрикнул: человек был слеп.

— Я не враг твой, — звонко произнес Тилон, — и я не собираюсь бить тебя.

Незнакомец улыбнулся.

— Как зовут тебя, мальчик?

— Тилон.

— Тилон… Странное имя. Я не встречал такого. Что ты делаешь здесь ночью? Откуда ты?

— А кто такой Феогнет? — спросил Тилон, переведя разговор.

— Феогнет… — повторил незнакомец. — Честь ему и хвала. Это юноша, который сумел стать победителем Олимпиады! Он положил на лопатки всех борцов, самых маститых, самых известных. Ты услышал стихи, которые я прочел?

— Да.

— Их посвятил ему сам знаменитый Симонид из Кеоса! — сказал незнакомец.

— Послушай…

— Меня зовут Ликомед.

— Послушай, Ликомед. Сейчас ведь ночь и площадь пустынна.

— Знаю.

— Для кого же ты читаешь стихи?

— Для себя, — улыбнулся Ликомед.

— А ты знаешь стихи о тех, кто прыгнул на Олимпиаде дальше всех?

— Конечно.

— Прочитаешь их?

— Я знаю много стихов, Тилон. Но у меня слишком мало времени осталось, чтобы прочитать их, — вздохнул Ликомед.

— За что тебя приковали целью? — задал Тилон вопрос, который его больше всего мучил.

— Долгая это история. И невеселая…

Ликомед задумался. Глубокие морщины прорезали его лоб, напомнивший Тилону кору старого дерева. Да и сам Ликомед напоминал дерево, разбитое грозой, но еще живущее. Он стоял, широко расставив ноги и прислонившись к столбу. Незрячие глаза, казалось, вглядывались в светлую ночную даль.

— Я крестьянин, Тилон, — начал Ликомед. — И отец мой был крестьянин, и дед. Из рода в род мы жили тем, что возделывали пшеницу. Ну вот. Три года назад случилось так, что наше войско, двигавшееся на Спарту, чтобы отразить вероломное нападение… Да ты знаешь ли, что такое Спарта?

Тилон в волнении кивнул.

— Спарта — государство, с которым мы граничим, — пояснил Ликомед, не дождавшись ответа. — Да поразят ее боги, Спарту. Житья от нее не стало соседям! Только о войне и помышляет это государство, из младенцев солдат воспитывает… Но я отвлекся. Итак, спартанцы перешли нашу границу в том месте, где никто этого не ожидал. Наше войско в великой спешке ринулось им навстречу. И так уж случилось, воины начисто растоптали мое поле молодой пшеницы. Что тут будешь делать? Хоть с голоду помирай. Пошел я к богатому соседу: его участок не пострадал. Попросил ссуду. Он дал, но с тем что через год я обязался отдать вдвое.

— Вдвое?

— Ну да. Обычное дело. «Не хочешь, — сказал он, — не бери — дело твое». А выхода у меня не было.

Ликомед помрачнел.

— А через год случился неурожай, — продолжал он после паузы. — Есть нечего семье. Опять я к соседу. Тот говорит: «Ладно, еще годик подожду, но долг твой снова удвоится».

— Значит, станет вчетверо против прежнего, — вставил Тилон, внимательно слушавший рассказ Ликомеда.

— Верно, мальчик. Вчетверо. Срок истек, долг отдать я не сумел. Не могла моя земля родить столько пшеницы. По закону и я, и вся моя семья должны были перейти в рабство к соседу. Рабство хуже смерти — запомни это, Тилон. Пошел я к соседу, попросил подождать. Не помогло: скаредность закрыла ему весь белый свет. Пришли забирать нас в рабство… Сосед решил нас продать далеко, за море, в Ольвию… Я сопротивлялся — ударил начальника стражи. Жену и дочь увезли… А меня за то, что поднял руку на представителя власти, ослепили и приковали к позорному столбу на четверо суток. Хвала Зевсу, на рассвете завтра мой срок истекает.

— И тебя отпустят?

— В Тартар. — Ликомед провел пальцем поперек горла и добавил: — Чтобы другим неповадно было бунтовать против властей.

— Но ты же мог убежать! — вырвалось у Тилона.

— Когда?

— Хоть в эту ночь.

— А цепь?

— Ее можно разбить.

— Я слеп!

— Неужели у тебя нет друзей?

— Они боятся навлечь на себя гнев властей, — с горечью произнес Ликомед.

— А я не боюсь! Я разобью твои цепи, и мы убежим! — вырвалось у Тилона.

— Гм, убежим… — Ликомед, казалось, раздумывал над словами мальчика. — Но если нас поймают — тебя ждет моя участь. А у тебя вся жизнь впереди.

— Решайся, Ликомед! Я стану твоими глазами, я буду повсюду с тобой. Мы пойдем в горы, в леса, соберем недовольных и отомстим ирену… отомстим твоим обидчикам, — поправился Тилон. — А потом отправимся на поиски твоей жены и дочери. Ну, разбивать цепь?

— Разбивай, — махнул рукой Ликомед.

Тилон с усилием поднял большой камень и принялся бить им по цепи.

Ликомед не мог помогать ему — мешала короткая цепь.

— Потише, потише бей, Тилон, — приговаривал он шепотом. — Не ровен час, сторож услышит.

Но сторож, ничего не слыша, спал в своей убогой конуре, упившись без меры аттическим вином.

Разбитая цепь упала на землю.