Кейдж БЕЙКЕР - Журнал «Если» 2008 № 02

– Вот он на что окрысился! – произнес кто-то сзади.

– Второй путь, – продолжал профессор, – традиционен. Этим путем идет человечество последние две тысячи лет – медленный рост морали и культуры, подавление звериных инстинктов, борьба с чувством врага. Ведь двигателем любой агрессии является чувство врага. Враг в традиционном человеческом понимании – существо тебе подобное, но недостойное жизни. Его надо унизить, уничтожить и съесть. Наши предки это делали в прямом смысле, а сегодня врага чаще принято съедать в смысле финансовом или идеологическом. Но это не меняет сути! Я называю ненависть к чужой точке зрения интеллектуальным каннибализмом. И надеюсь, что сегодняшнее открытие ресторана человеческого питания в какой-то мере поможет культурному прогрессу – как эффективное средство преодоления комплекса каннибализма, живущего в каждом из нас. – Он помолчал и продолжил: – Со мной не согласны коллеги-медики, но я все-таки считаю, что главная удача моей жизни – не создание противоракового вируса и не производство органов для пересадки, а именно дешевая технология искусственного выращивания полноценной мясной ткани без убийства живых существ нашей планеты! Потому что это доказало: для того, чтобы жить, человечеству больше не нужно убивать. И сегодня я хочу поставить символическую точку, разрушив тысячелетнее табу: я утверждаю, что человеку больше не нужно убивать себе подобного, чтобы поесть запретного человеческого мяса. Я хочу, чтоб этот ресторан воспринимали не как очередную экзотическую кухню, а как символ отречения от вековых предрассудков, символ окончания эпохи зла и каннибализма. В меню ресторана – несколько блюд из человеческого мяса. Все это мясо выращивается на базе одной клетки, взятой из тела вашего покорного слуги. И дело даже не в том, что человеческий белок ценен для питания. Вопрос, который я хочу решить этим необычным, признаюсь, предприятием, лежит исключительно в области этики. Ведь это мясо не мертвого врага, а живого друга. К которому вы испытываете не злобу и не жалость, а искреннюю благодарность за чувство сытости. Друга, которому вы несете не зло, а добро, в частности, финансовое. Хотя цены у нас вполне доступные, как вы сейчас убедитесь. Побывав в нашем ресторане, вы сможете рассказывать, что ели человечину, и никто – подчеркиваю, никто! – уже не заподозрит вас в том, что вы убийца, потому что такое даже не придет в голову! Настанет день, и само слово «убийство» исчезнет из языка людей… Вы знаете, я никогда не был религиозным, хотя считаю, что религия всегда была – или пыталась быть – основным носителем добра. И в сегодняшнем событии мне видятся библейские параллели. Заранее прошу меня извинить за некоторую излишнюю театральность, но мне бы хотелось закончить наше затянувшееся открытие именно так. Подобно искусителю, я предлагаю попробовать самый последний запретный плод, и верю, что это откроет новую эру в познании добра и зла. Но также я хочу процитировать высказывания человека, чье имя напрямую связано с идеями любви, милосердия и прощения врагов… – В руках у него вдруг появилась крохотная книжка, и он стал с выражением читать: – «Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Хлеб же, который я дам, есть плоть моя, которую я отдам за жизнь мира. Тогда иудеи стали спорить между собою, говоря: как он может дать нам есть плоть свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти сына человеческого и пить крови его, то не будете иметь в себе жизни. Ибо плоть моя истинно есть пища, и кровь моя истинно есть питие. Многие из учеников его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать? Но Иисус, зная сам в себе, что ученики его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас?»

– Хватит! – раздался издалека крик Валерика. – Гаси людоеда!

– Гаси людоеда! – взревела толпа и разом подалась вперед. Дашку сдавили так, что стало невозможно дышать, мобик выпал из рук и скатился по чужим плечам под ноги, в ребрах хрустнуло, и по всей груди расплылась пульсирующая боль. Даша закричала, но уже не услышала собственного голоса сквозь громовой рев толпы и беспорядочную пальбу из травматиков.

Странные мысли порой одолевают книголюбов, опьяненных старинной кожей переплетов и пресыщенных изобилием слов на желтоватой бумаге. Стоит хотя бы двум библиофилам оказаться рядом, как они тут же начинают сравнивать фитцджеральдовского Ника с конрадовским Марлоу, или применять волновую теорию к парадоксам Зенона, или обзывать рекалесценцию note 1остывающего железа кратковременным сумасбродством, присущим кризису среднего возраста. Я довольно долго был знаком с причудливыми выкладками одного такого знатока. Звали чудаковатого ученого Мортимер Фечнер. Я познакомился с ним три года назад на «Хольсоне», каковой прославился торговлей редкими и старинными рукописями. Конечно, аукционистам случалось продавать и Марка Твена, и Вермеера, но специализировалось заведение на восстановлении и хранении инкунабул и пергаментов, исполненных собственноручно такими светилами древности, как Тертуллиан или Альберт note 2.

Как-то раз я пришел на аукцион с поручением приобрести первое издание Коперника «О вращении небесных сфер», опубликованное в 1543 году, когда сам Коперник пребывал на смертном одре. Эта чрезвычайно редкая книга заслуживала особого внимания, потому что числилась в списке библиотеки Кеплера note 3, и в ней на полях были собственноручные примечания и заметки владельца.

Начальную цену назначили в 600 тысяч долларов. Я присутствовал на аукционе как агент покупателя, который пожелал остаться неизвестным. Мне тогда было 23 года, и я полагал, что все на свете знаю. Два года я изучал предмет у самого Ларкина, великого человека, которого я разгадал много позже: он обладал толстой кожурой репутации, оставаясь довольно-таки мелкой сущностью. Я привнес в наши с ним отношения искреннюю любовь к книгам и наивную веру, что коллекционеры тоже их любят. Он же снабдил меня деловым подходом к изучению и оценке предметов, а также придал моим манерам некоторый налет изысканности и искушенности. Это был уже мой пятый аукцион.

Как и остальные покупатели, я заблаговременно, еще неделю назад приходил сюда, чтобы осмотреть книгу. Я обратил внимание на дефект в букве «Н» в четырнадцатой строке двадцать пятой страницы и сравнил образец почерка Кеплера с заметками на полях. Изучил официальное свидетельство подлинности, выданное самым авторитетным экспертом по Кеплеру и Копернику. И у меня не зародилось ни капли сомнения, что книга и заметки – подлинник.