Грег Иган - Научная фантастика. Возрождение

По Чикаго тоже пришлось ходить в пластике. Этот крупный город был разрушен в ходе локальной войны. Много лет Чикаго пролежал в руинах, а йотом его восстановили в виде одного большого строения, благодаря чему он и стал известен. В нем есть что-то детское или безумное — мало прямых углов, материалы перемешаны так, что напоминают лоскутное одеяло. Тут все блестит так, что темнеет в глазах, а там из бетона торчат ржавые обломки. И повсюду — кости, скелеты десяти миллионов людей, лежащие там, где упали. Я спросил, что стало со скелетами в старом городе рядом с «Амазонией». Экскурсовод ответила, что никогда там не бывала, но, вероятно, политиков их вид расстраивал, поэтому кости убрали.

— Можете себе представить это место без скелетов? — спросила она.

Хотел бы я мочь.

Остатки других городов в этой стране были если не менее удручающими, то менее живописными. Мы пролетели над восточным побережьем — когда-то там тянулся на тысячи кайметров один большой мегаполис, как у нас от Новой Гавани до Звездных Врат. Теперь остались лишь стерильные развалины.

Первым местом, где я побывал без защиты, стала Гиза. Там расположены Великие пирамиды. Белая Гора решила пойти со мной, хотя из-за здешнего религиозного обычая ей пришлось завернуться в бесформенную одежду и закрыть лицо. Мне это показалось простой уловкой для привлечения туристов. Сколько верующих, придерживающихся этого древнего культа, могло оказаться в космосе, когда Земля умерла? Но перед выходом со станции подземки каждая женщина должна была получить чадру, и лишь после этого ей позволялось предстать перед мужчинами.

(Помню, мы еще гадали, будут ли и чистку проводить одни только женщины. Во время этих пыток техники, разумеется, могли бы повидать немало голых тел.)

Нас предупредили, что снаружи не по сезону жарко. Когда солнце высоко — почти настолько, что невозможно дышать. Гуляли мы в основном в утренние и вечерние сумерки, а днем отсиживались в убежищах с кондиционерами.

Учитывая наше особое положение, нам с Белой Горой позволили посетить пирамиды одним, перед рассветом. Мы вскарабкались на самую высокую из них и смотрели, как солнце встает из утренней дымки над пустыней. Для нас обоих это был чудесный момент — не только в познавательном плане.

Спустившись, мы попали в хамсин — песчаную бурю, которая, не будь на нас одежды, могла бы заменить первую стадию чистки. Вот почему кости, лежавшие вокруг, казались намного старше чикагских: обычно им каждый год приходится переживать десять–двенадцать подобных штормов. А в последнее время, когда климат стал жарче, хамсин случается раз в неделю или даже чаще.

Пирамиды, возведенные больше пяти тысяч лет назад, — это старейшие монументальные строения на планете. Для Белой Горы они оказались не меньшим впечатлением, чем для меня. Тысячи людей перемещали миллионы огромных блоков, не пользуясь ничем, кроме мускульной силы и находчивости… Некоторые камни добывали в тысяче кай-метров отсюда и доставляли по реке на баржах.

В качестве конкурсного проекта я мог бы построить то же самое, даже крупнее — стоило дать машинам необходимые инструкции. Работа сложная, но уложиться в двухгодичный срок было бы вполне реально. Только вот зачем? То, что неизвестный архитектор сумел сотворить их за время жизни фараона, не пользуясь услугами механизмов, — как не согласиться с Белой Горой, — было истинным чудом.

Мы провели снаружи пару дней, перемещаясь на прыголетах от одного памятника к другому. Ни один из них не мог сравниться с пирамидами. Жаль, что я не догадался об этом заранее и не оставил Гизу напоследок.

У Сфинкса мы встретились с еще одним художником — Ло Тан-Шестым с Пао. Я видел его произведения на Пао и Тета-Центе и должен признать, что в них есть нечто выдающееся. Он тоже работал с камнем, но больше, чем я, увлекался чистыми геометрическими формами. Я думаю, камень не любит формы, сражается с нею или же навязывает мастеру свою волю.

Однако, несмотря на все различия между нами, Ло Тан-Шестой мне нравился, и мы какое-то время провели вместе. Он предложил не проходить здесь чистку, а отправить багаж в Рим, потому что там мы тоже захотим выйти наружу. Из Александрии в Рим имелся ежедневный рейс, причем в аэрокорабле была секция для тех, кто не боится нанофагов.

Как только мы вошли в прохладный салон, Белая Гора скинула чадру и запихнула ее под сиденье.

— Уф-ф, — выдохнула она и потянулась.

Ее светлый обтягивающий костюм скрывал немногим больше, чем узор, нанесенный краской.

От ее прямоты и нескрываемой сексуальности у меня перехватило дыхание. За складку между бедер, подчеркивавшую линии тела, кое-где на Петросе ее посадили бы в тюрьму, да и в ряде мест на Земле тоже. Но ее одежда была невинной, естественной и, полагаю, хорошо продуманной.

Ло смотрел на нее с отчужденным видом. Он был нейтралом — на Петросе такие тоже есть, но я их никогда не понимал. По его словам, секс мешает искусству, потому что отнимает слишком много времени и энергии. А на мой взгляд, бесполость лишает художника чего-то.

Около часа мы летели над невероятно синим морем. Внизу пронеслось несколько стерильных островов, а в остальном — будто чернила разлили. Над пепелищем Италии аэрокорабль снизился и в конце концов приземлился на площадку на вершине холма, под которым лежали древние руины. Подкатили шлюзовой трап, чтобы люди с нормальным ДНК могли по туннелю перейти в купол «Романия». Мы же могли выбирать между пешей прогулкой и ожиданием транспорта и решили пройтись. Здесь тоже было кошмарно жарко, но все же лучше, чем в Египте.

Белая Гора вела себя с Ло вежливо, но явно тяготилась его присутствием. Мы с ним слишком часто обсуждали камень и цемент, взрывчатку и лазеры. К тому же асексуальность паосца отталкивала ее точно так же, как моя отстраненность — привлекала. Для полноты картины можно добавить, что художник со Швы бегал за ней, высунув язык. Дня два, наверное, это ее забавляло. В Чикаго у них был приватный разговор, и с тех пор он держался на расстоянии, но не переставал издалека восхищаться Белой Горой. По пути к вратам Рима он шел шагов на двадцать сзади и искренне пытался смотреть на что-нибудь, кроме нее.

Под аркой мы замерли как громом пораженные, хоть и знали, что нас там ждет. Официальным названием никто не пользовался — все говорили просто «Оосси». «Кости». Особый орден католического духовенства посвятил себя тому, что в течение двухсот лет вручную окружал весь город стеной из костей. Она была в два человеческих роста, блестящая, как темный янтарь. Кайметр за кайметром повторялись в ней узоры — грудные клетки, свернутые кольцом позвоночники, а на уровне глаз — ровный ряд черепов.