Александр Карпенко - Грань креста

Про бабульку. Кто не знает, что такое одиночество, тот вряд ли поймет. Нескончаемая череда серых, однообразных дней, которые нечем заполнить. Отсутствие не просто родной души рядом, но вообще живого человека, к которому понадобилось бы обратиться, хотя бы и с пустяком. Немощь, насилу дающая обслужить самое себя, плюс - нищета... Старушка вешалась трижды. Два раза ее успешно вынимали из петли случайные люди, на третий, справедливо решив, что прослеживается определенная тенденция, захотели познакомить ее с психиатром. Люси долго не разговаривала:

- Ведь грех это, бабушка. Ты ж веруешь, поди.

- Грех, как не грех, - с достоинством отвечала та, подслеповато, щурясь понять, с кем беседует, - а жить так, как я, не грех? Кому я нужна?

- И не страшно ж тебе было руки-то на себя накладывать?

- Вперед страшно, а потом я привыкла.

- Ну, поехали...

Борух Авраамыч отсутствовал. Прием вела пожилая высокая дама с благородной осанкой и шикарной седой косой, уложенной короной вокруг головы. Она внимательно оглядела странгуляционный рубец на шее старушки и, пренебрегая нашим сопроводительным листом; увлекла ее в глубь приемного покоя, поближе к чайнику и накрытой кружевной салфеточкой тарелочке с чем-то румяным и аппетитным.

Мы убыли во двор ожидать вердикта на свежем воздухе. Люси развлекала меня местными рассказками:

- ...как покойник. Только дух сивушный кругом. Аленка давай его глядеть, не в коме ли. Зрачки смотрит, давление меряет, ну и прочее. Хлопочет, А этот сидит у ящика, на нее таращится. Девчонка ладная, а погода жаркая, халатик коротенький на голое тело. Она так повернется, сяк наклонится. Глазенки-то у него поразгорелись, похоть взыграла, он ручонку-то шаловливую ей под халат и запустил. Больной вмиг ожил, хвать за топор и ну их по дому гонять! "Ах вы, изверги, - кричит, - я тут с ангелами Уже беседую, а вы у моего смертного одра блуд учинили!" Насилу ноги унесли да давай нашу бригаду на помощь кричать, белая горячка, мол... А сходи-ка ты, Шура, посмотри, что там с больной, спохватилась моя маленькая начальница.

Я нырнул в прохладу приемного покоя. Беседа нашей тарушки с доктором неспешно текла к обоюдному удовольствию. Дрожал янтарный чай в высоких стаканах, блестела на блюдечке горка колотого сахару. Бабулька прихлебывала мелкими птичьими глоточками и погружалась все глубже в дебри своей генеалогии. Похоже, перебирались уже четвероюродные заборы старушкиною плетня. Врач, согласно кивая, жевала пышный пирожок. Надолго обосновались.

Выбрел обратно, щурясь на дневное светило. Мышка вопросительно глянула на меня.

- Беседуют, - махнул я рукой, - толкуй, что там дальше было.

-Дальше-то? Да все просто. Приехал Равиль. А фельдшером у него Гоша Грузило. Ежели четверых таких, как ты, сложить, навряд ли один Гоша получится. У Гоши стиль бесхитростный: вместо "здрасте" - кулаком в душу. А уж потом "зачем вызвали". Как они там беседовали, неведомо. Только вылез больной через сколько-то времени, на коленях к Аленке ползет и кланяется:

"Извините, госпожа, Христа ради".

- Госпитализировали?

- Ага. В травму с сотрясением мозга. А девчонке позор на всю "Скорую", хоть беги.

- И вот вы, доктор, врете все, - вмешался неожиданно в разговор водитель.

- Ха, а я думала, ты там в газете вконец поселился и между строчек бегаешь. А уши-то, оказывается, снаружи остались!

- И все равно врете, - упрямо заявил пилот, - там и впрямь горячка была. Они шли на "плохо с сердцем", а тот на них - с топором. Всей и правды, что извиняться его заставили. А остальное Грузило, пустозвон, натрепал. Осрамил, дуб, деваху ни за что.

- Ты-то почем... - начала было моя начальница, но развитию спора помешало появление на крыльце привезенной нами старушки. Вид ее был благостен, чистое маленькое личико светилось, будто вышла из храма. Она обернулась и истово поклонилась обшарпанной больничной двери, словно иконе.

- Благослови тебя Господь, госпожа доктор! - с чувством произнесла самоубийца-неудачница и направилась в нашу сторону. - Благослови и вас Господь, что привезли меня, скудоумную, сюда!

Мы разинули рты в немом удивлении.

- А и просветила меня госпожа доктор, а и на путь понаставила, возвышенно вещала бабка, - и от мыслей моих глупых рецепт выписала. Сделай, говорит, как написано, все плохое отойдет. Уж какая доктор душевная! Ну чисто андел Господен! - И, несколько сменив тон, попросила: - А вы, господа, не прочитаете ли мне, что за лекарство прописано? Я ить глазами слаба, самой не видать.

Мы оторопело приняли из слабых рук бумажку, развернули. На бланке с угловым штампом психиатрической лечебницы значилось:

"Felici domestic! No 1

D.S. Для постоянного применения.

Подпись. Личная печать".

Наши рты уже не закрывались. Мы глядели то на бумагу, то друг на друга. Наконец Люси вымолвила:

- Я вижу то, что вижу, или меня сюда пора? - Жест в сторону приемного покоя. Я покивал:

- Похоже, я вижу то же самое. Может, это у нас коллективное?

Бабулька занервничала:

- Что там, милые? Скажите, не томите старуху!

- Бабуль, - объявила мышка, - мы в латыни не сильны, прости. Вот мы сейчас профессора разбудим. Она тебе скажет.

- Молода чтой-то она для профессора, - засомневалась старушка.

- Профессор, профессор, бабка. Это тебе сослепу кажется. Шура, буди.

Мы невежливо, в две руки и две лапы, растолкали Дженифер и сунули под ее мутные со сна глазки рецепт.

- Читай и переводи! - хором приказали мы с Люси. Дженни зевнула и, ничего не понимая, зачитала:

- "Возьми. Кошку домашнюю одну. Выдай. Обозначь. Для постоянного..."

Старушка засияла радостно:

- Ай и правда. Вот уж дело так дело! Заведу себе котеночка, будет хоть с кем поговорить. Все душа живая!

И заторопилась прочь, сияя и прижимая к сердцу драгоценный рецепт.

- Ну, хоть кого-то вылечили...

- Шура, - неожиданно заявила мышка, - а та история и впрямь Гошкины враки. Но ведь вранье - смешно, а правду скажешь, никто и не улыбнется.

- Вот приедем когда-нибудь на базу, расскажешь чистую правду про рецепт.

- Да кто же поверит?!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Те же. Перекресток. Автомобиль - на обочине. Мы - натравке. Жуем, что бог послал. Послано от души - пышный богатый каравай, головка нежнейшего сыра, изрядный мешок колючих желтых овощей с запахом и вкусом отменного огурца. Овощи конфискованы у впавшего в слабоумие алкоголика, который готовил их к засолке на закуску. Я иезуитски заставил бедолагу волочь их в машину, а при выгрузке клиента овощи, само собой, забыл. К дружному удовольствию бригады.

Поглаживая наполненное брюхо, обращаюсь к основательному ломтю сыра, из которого торчат задние лапки и хвостик начальницы:

- А меня вроде на перевозку поставить собирались...

Хвост покачался из стороны в сторону, из сырных глубин раздалось глухо и недовольно: