Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае

Дело в том, что пока британец и немец пестовали свой заговор, у аббата возникли определенные сложности со своим неизменным утешителем-итальянцем. Что-то странное творилось в последнее время с де Перастини. Надежды на скорую встречу с Верди, очевидно, все более ослабевали в его душе, и теперь, когда аббат посылал де Перастини поискать барона Пфлю вместе с Гринблатом, итальянец стонал уже не так экзальтированно, как в былое время. Он покидал дом прусского посла со скучающим и как бы разочарованным выражением лица, а Гринблат-Шуберт выглядывал из окна как-то надувшись и уже не махал вслед ручкой. В последний раз он даже повернулся к ним спиной, как бы сердясь невесть на что.

До аббата доходили какие-то нелепые слухи о каком-то якобы поясе верности, который одевал на Гринблата то ли какой-то загадочный немец, то ли какой-то неизвестный итальянец - и якобы, ключ от пояса выдавался Гринблату всего несколько раз в день по нужде. Но это, конечно, были самые несусветные домыслы. Аббат не сомневался, что нико из троих не стал бы терпеть ничего подобного, и уж де Перастини, во всяком случае, не задумался бы ошманать рикшу, похожего на Пфлюгена, чтобы изъять такой ключ.

Нет, это были дурацкие сплетни, а вот явью было непонятное поведение де Перастини. Он все назойливее пытался исповедаться аббату. Ехал в коляске, садился близко, дышал жарко, прижимался тесно и, наконец, стонал:

- Ах, аббат, я такой грешник...

- Да, да, - рассеянно соглашался Крюшон, - все мы грешны, сын мой. Один только Бог благ да ещё граф Артуа, ибо он свят...

- Боже, какая верность, какая верность! - вздымал руку и болтал в воздухе итальянец и тут же принимался за свое: - Отче, я хочу открыть вам свое сердце...

- Не нужно, чадо, - кротко останавливал аббат. - Для искушенного пастыря всякое сердце как открытая книга.

- Значит, вы все знаете? - возопил де Перастини.

- Конечно, чадо, - вы хотите меня утешить в моей скорби из-за разлуки с милым графом Артуа.

- Боже, какая верность! - вновь стонал де Перастини. - Ах, аббат, ну, нельзя же так убиваться - он не стоит этого!

- Вот вы говорите, что граф не стоит этого, а милый граф Артуа ещё не этого стоит, - горячо возражал аббат.

Но де Перастини не унимался. После одной из поездок во дворец он проводил аббата до самой двери его дома и бухнулся на колени прямо на крыльце, на виду у некитайца А Синя и рикши, косящего под Тапкина.

- Ваше преподобие! Я хочу немедленно исповедаться вам!.. Ах, я такой грешник! Я...

- Остановитесь, чадо! - вскричал аббат Крюшон. - Вы едва не совершили серьезного проступка. Неужели вы не знаете? - я не могу исповедать вас.

- Да-а?.. - простонал в изумлении итальянец. - Но, отче, почему же?

- Очень просто, - отвечал Крюшон, - эдикт предыдущего папы, его святейшества Пия, строжайше воспрещает французским аббатам, особенно иезуитам, исповедывать итальянцев.

- Да-а-а?.. - протянул ещё более изумленный де Перастини. Он поднялся с колен и недоверчиво вперил взгляд в лицо аббату. - Что-то я об этом не слыхивал раньше.

- Ничего удивительного, вы - мирянин, сын мой. Меж тем это хорошо известный факт. Конклав кардиналов умолял папу принять этот эдикт, и непогрешимый наш пастырь внял их голосу.

- Но как же так, - возразил ошеломленный де Перастини, - я хорошо помню, как епископ Турский исповедывал старейшину цеха ассенизаторов Джакомо Мальдини.

- Епископ Турский? - живо переспросил аббат. - Ну, так он ведь бельгиец родом, а не француз. К тому же, эдикт не распространяется на ассенизаторов.

- Но вот другой случай, - продолжал спорить итальянец. - Почти что у меня на глазах архиепископ Парижский принял исповедь от Чезаре Скилаччи, старейшины цеха живодеров.

- О, тут вновь ничего странного, - разъяснил Крюшон. - Архиепископ Парижский - перекрещеный мавр. К тому же, на живодеров эдикт также не распространяется.

- Хорошо, но кардинал Ришелье, будучи в Риме как-то раз исповедывал...

- Сын мой, - решительно прервал аббат, - мать кардинала Ришелье изменяла мужу со шведами, к тому же кардинал Ришелье масон и вольтерьянец, и к тому же - не аббат, а кардинал!

- А отец Жан из...

- Его мать изменяла мужу с турком!

- А...

- Он тяжко согрешил и будет гореть в аду!

- Но, святой отец, - продолжал кощунственно сомневаться в словах пастыря неугомонный итальянец, - пусть так, но ведь до эдикта папы Пия французские аббаты иногда исповедывали итальянцев?

- Верно, такие случаи иногда имели место, - признал аббат, - но ввиду того, что они участились свыше всякой меры, его святейшество наш непогрешимый папа и был вынужден издать свой эдикт. Так что знайте вперед если вы видите, что французский священник исповедует итальянца, то тут одно из двух: или исповедник не француз, или кающийся не итальянец.

- А...

- Спокойной ночи, сын мой, - быстро произнес аббат, не давая вякнуть уже открывшему рот де Перастини. - Поправьте-ка повязку - она сползла у вас с глаза.

- Аббат! - простонал назойливый собеседник. - Моя мама изменяла мужу с армянами, а папа - перекрещеный румын. Это же не ита...

Но аббат, вырвав руку, проворно шмыгнул за дверь и захлопнул её перед носом у де Перастини. Он вздохнул - его все не оставлялал печаль разлуки с милым другом графом Артуа. "Ах, Артуа, зачем ты оставил меня одного!" прошептал Крюшон. И вдруг будто молния сверкнула в его мозгу. Ну конечно! сообразил аббат Крюшон - он два раза ложился на эти ступеньки, задрав сутану и громко стеная. И оба раза тотчас после этого появлялся святой граф Артуа. Значит, если аббат в третий раз ляжет на лестницу с голым задом и начнет стонать, то и граф появится в третий раз! Это же так очевидно! И как он раньше не догадался?

Ошалевший от радости аббат уже хотел было исполнить свое намерение, как вдруг черная рука сомнения сжала его сердце. А не будет ли это испугался благочестивый аббат - чернокнижным волхованием, вызыванием духов? Это же, как доказали Ньютон и Ноберт Винер, является тягчайшим согрешением против Бога! Но тут аббат сообразил, что он собирается вызвать не духа, а живого человека, и не грешного, а напротив, святого, так что это никак не может быть богопротивным колдовством. Опасения оставили аббата, и он с легким сердцем задрал сутану и исполнил желаемое.

- О-о-о!.. А-а-а!.. - стонал аббат, подрыгивая, от нетерпения, ногами.

Вверху послышался шепот:

- Что это с ним?

- Что-что, - равнодушно отвечал голос А Синя, - не видишь, что ли, молится он.

- А кому ж это он молится?

- Кому-кому - другу своему, графу Артуа, конечно! У них так принято. Не мешай человеку.

- Да кто ему мешает - он, вишь, как тетерев на току - все забыл.

- О-хо-хо, - зевнул кто-то. - Суета сует и всяческая суета!..

Аббат же, действительно, не обратил ни малейшего внимания на досужие рассуждения двух язычников. Он всего себя вложил в благочестивое призывание святого графа. И вот, не прошло и пяти минут, как совершилось чудо: из-за запертой двери послышался шум, будто кто-то пытался высадить дверь. Встревоженный голос позвал аббата: